Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) - Бернард Корнуэлл

Ломоть хлеба и миска супа нашлись и для Томаса. После того как он поел, брат Климент ушел к себе спать, а лучник лег рядом с Женевьевой.

– Еще болит, – пожаловалась она, – но уже не так сильно.

– Вот и хорошо.

– А когда стрела в меня попала, больно почти не было. Как будто толкнула, и все.

– Ты поправишься, – пылко заверил он девушку.

– Ты знаешь, о чем они поют? – спросила она.

– Нет.

– О Геррике и Аллоизе. Это были влюбленные. Они жили в давние времена.

Девушка потянулась и провела пальцем по его небритой щеке.

– Спасибо тебе, – сказала она.

Спустя некоторое время Женевьева снова заснула. Маленькие полоски лунного света проникали сквозь дырявую кровлю, в их свете Томас видел выступавшие на ее лбу капельки пота. Однако дышала она ровнее и глубже, и некоторое время спустя Томаса тоже сморил сон.

Спал он плохо. Ему снился грохот копыт и громкие голоса, а когда он проснулся, оказалось, что это не сон, а явь. В обители ударил колокол, и лучник сел, уже собираясь пойти посмотреть, в чем дело, но тут колокол смолк, и вновь воцарилась тишина.

Томас снова заснул.

Он проснулся внезапно, почувствовав, что кто-то над ним стоит. Рослая фигура отчетливо вырисовывалась на фоне бледного утреннего света, лившегося через открытый дверной проем. Томас инстинктивно отпрянул, потянулся за мечом, но пришелец отступил от кровати.

– Тсс! Прости, я не хотел тебя тревожить, – тихо промолвил он густым бархатным голосом, в котором не было ничего враждебного.

Томас поднялся и увидел, что вошедший был монахом. Лица нельзя было разглядеть, для этого в хижине было слишком темно, но тут высокий незнакомец в белом облачении снова подошел ближе и, посмотрев на Женевьеву, спросил:

– Как чувствует себя твоя подруга?

Женевьева спала. Прядь золотистых волос, упавшая на щеку, подрагивала при каждом вздохе.

– Вчера вечером ей стало лучше, – тихонько сказал Томас.

– Очень хорошо! – с чувством откликнулся монах.

Потом он снова отступил к дверному проему. Наклоняясь, чтобы приглядеться к Женевьеве, он поднял лук Томаса и теперь рассматривал оружие в слабом сером свете. Как всегда, когда его оружие оказывалось в руках незнакомого человека, Томас ощутил неприятное чувство, но промолчал, а монах скоро оставил лук, прислонив его к столику для снадобий брата Климента.

– Мне бы хотелось поговорить с тобой, – сказал цистерцианец. – Давай встретимся в обители, там и потолкуем. Приходи, я буду ждать.

Утро выдалось холодным. На траве под оливковыми деревьями и на лужайке в центре монастырской усадьбы лежала роса. В одном углу монастырского двора стояло корыто, в котором монахи, отстояв утомительную службу, ополаскивали лицо и руки. Томас сперва поискал взглядом высокого монаха среди умывающихся, но потом увидел его сидящим на каменной ограде между двумя колоннами южной аркады. Монах жестом подозвал его к себе, и Томас увидел, что он очень стар, лицо его покрыто глубокими морщинами, а во взгляде светится доброта.

– Твоя подруга, – сказал старый монах, когда Томас подошел к нему, – в превосходных руках. Брат Климент весьма искусный лекарь, но у него с братом Рамоном серьезные расхождения во взглядах, поэтому мне приходится держать их порознь. Рамон приглядывает за госпиталем, а Климент ухаживает за прокаженными. Рамон настоящий врач, обучался в Монпелье, так что мы, конечно, должны считаться с его мнением, но похоже, что у него на все случаи одно средство: молитва и обильное кровопускание. Он использует их при любом недуге, а брат Климент, по-моему, прибегает к какой-то своей магии. Наверное, мне не следовало бы это поощрять, но, честно признаться, случись мне захворать, я бы предпочел, чтобы меня пользовал брат Климент. – Он улыбнулся Томасу. – Меня зовут Планшар.

– Аббат Планшар?

– Точно. И добро пожаловать в нашу обитель. Прости, что я не смог приветствовать тебя вчера. Брат Климент сообщил мне, что тебя смущает пребывание в лепрозории, но поверь мне, тревожиться нечего. По собственному опыту я могу сказать, что эта хворь незаразна. Я навещаю прокаженных вот уже сорок лет и до сих пор не потерял ни одного пальца, а брат Климент, тот и вовсе живет и молится с ними вместе, но и его не коснулся недуг.

Умолкнув, аббат осенил себя крестным знамением, и Томас поначалу подумал, что старик отгоняет дурные мысли о заразе, но потом увидел, что Планшар смотрит куда-то через монастырский двор. Он проследил за взглядом аббата и увидел, что по двору идут монахи с носилками. Очевидно, на них был мертвец, потому что лицо его было прикрыто белой тканью, а на груди лежало распятие, которое то и дело падало, так что монахам приходилось останавливаться и возвращать его на место.

– Ночью у нас тут случился переполох, – мягко сказал Планшар.

– Переполох?

– Ты, наверное, слышал колокол? Увы, набат прозвучал слишком поздно. После наступления темноты в монастырь ворвались двое злоумышленников. Наши ворота никогда не запираются, и попасть в обитель для них не составило труда. Они связали привратника по рукам и ногам и отправились в госпиталь. Там лежал граф Бера. За ним ухаживали его оруженосец и трое из его ратников, уцелевших после стычки в соседней долине. – Аббат махнул рукой в западном направлении, но если он знал или подозревал о том, что Томас участвовал в этом бою, то никак по этому поводу не высказался. – Один из ратников спал в комнате графа. Когда явились убийцы, он проснулся, но лишь для того, чтобы умереть. Графу перерезали горло, а двое злодеев сбежали.

Старый аббат рассказывал об этих событиях так невозмутимо, словно гнусные убийства были в аббатстве Святого Севера самым заурядным делом.

– Граф Бера? – спросил Томас.

– Несчастный человек! – сказал Планшар. – Мне он очень нравился, но боюсь, что он был одним из божьих дурачков. Человеком, при поразительной учености напрочь лишенным здравого смысла. Для своих вассалов и подданных он был суровым господином, но добрым для Церкви. Я даже думал, что граф хочет купить себе место в раю, а оказалось, что он мечтал о сыне, но Господь так и не вознаградил его за ревностные усилия. Бедняга, бедняга!

Планшар проводил взглядом мертвого графа, которого несли к сторожке, затем кротко улыбнулся Томасу:

– Некоторые из моих монахов утверждали, что убийца – ты.

– Я? – воскликнул Томас.

– Я знаю, что это был не ты, – сказал Планшар. – Мы видели, как убегали настоящие убийцы. Они вскочили на коней и галопом умчались в ночь. – Он покачал головой. – Но братия пребывает в тревоге и волнении. В последнее время, увы, наша обитель пережила немало бед. Прости меня, я не спросил, как тебя зовут.

– Томас.

– Хорошее имя. Просто Томас?

– Томас из Хуктона.

– Это звучит очень по-английски, – сказал Планшар. – Так кто же ты? Солдат?