Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) - Бернард Корнуэлл

– Лучник.

– А не монах? – невесело пошутил Планшар.

Томас слегка улыбнулся:

– Ты уже знаешь?

– Я знаю, что английский лучник по имени Томас явился в Кастийон-д’Арбизон в обличье монаха. Я знаю, что он говорил на хорошей латыни. Я знаю, что он захватил замок, и я знаю, что потом он натворил в окрестностях немало бед. Я знаю, что по вине этого Томаса пролилось много слез, очень много. Люди, которые всю свою жизнь бились, чтобы построить что-нибудь для своих детей, увидели, как огонь в считаные минуты пожрал все их труды.

Не найдясь с ответом, Томас опустил глаза.

– Должно быть, тебе известно не только это, – промолвил он, помолчав.

– Я знаю, что ты и твоя подруга отлучены от Церкви, – сказал Планшар.

– В таком случае мне нельзя оставаться здесь, – сказал Томас, обведя жестом территорию аббатства. – Мне не разрешено находиться на земле, принадлежащей Божьим храмам, – добавил он с горечью.

– Ты здесь по моему приглашению, – мягко заметил Планшар, – а если Господь не одобрит мой поступок, то весьма в скором времени Он получит возможность потребовать объяснения от меня лично.

Томас посмотрел на аббата, который спокойно выдержал его изучающий взгляд. Аббат чем-то напомнил Томасу его отца, но без отцовского безумия. Его старое, морщинистое лицо светилось святостью и мудростью, и в нем чувствовалась большая внутренняя сила. Он понравился Томасу, очень понравился.

Лучник отвел взгляд и, объясняя свое отлучение, вполголоса пробормотал:

– Я защищал Женевьеву.

– Нищенствующую?

– Никакая она не нищенствующая, – возразил Томас.

– Я и сам удивился, когда услышал, – сказал Планшар, – ибо очень сомневаюсь, чтобы в наших краях завелись какие-либо нищенствующие. Эта ересь распространена на севере. Как их там называют? Братья свободного духа. И во что они верят? Что все проистекает от Бога и потому всё есть благо. Весьма соблазнительная идея, не так ли? Если не считать того, что под словом «всё» они именно всё и понимают. Абсолютно всё! Любой грех, любое деяние. Хоть кражу, хоть что угодно.

– Женевьева не нищенствующая, – твердо повторил Томас, хотя в душе вовсе не был в этом так уж уверен.

– Я верю, что она еретичка, – мягко сказал Планшар, – но кто из нас в этом не грешен? Однако вдобавок, – теперь его голос зазвучал строго, – она еще и убийца.

– А кто из нас в этом не грешен? – отозвался эхом Томас.

Планшар поморщился:

– Она убила отца Рубера.

– Который пытал ее, – указал Томас, после чего закатал рукав и показал аббату руку, покрытую рубцами от ожогов. – Я тоже убил своего мучителя, и он тоже был доминиканцем.

Аббат поднял глаза к небу, которое начинало затягиваться тучами. Признание Томаса в убийстве, похоже, не особенно его смутило, а следующие его слова показывали, что он совсем не обратил на это внимания.

– На днях, – молвил клирик, – мне вспомнился один из псалмов Давида: «Dominus reget me et nihil mihi deerit…»

– In loco pascude ibi conlocavit[33], – подхватил Томас.

– Теперь понятно, почему они приняли тебя за монаха, – сказал Планшар с веселой улыбкой. – Но идея псалма в том, что мы суть овцы, а Господь есть наш пастырь, не так ли? Иначе зачем бы Он помещал нас на пастбище и защищал посохом? Но чего я так до конца и не понял, так это почему пастух, когда с паствой его приключается хворь, винит не себя, но овец?

– Господь возлагает вину на нас?

– Я не могу отвечать за Бога, только за Церковь, – сказал Планшар. – Как сказал Христос? «Ego sum pastor bonus pastor animam suam dat pro ovibus».

Воздавая должное познаниям Томаса, он не стал переводить ему эти слова, означавшие: «Аз есмь пастырь добрый, а пастырь добрый душу свою полагает за овцы своя».

– Церковь же, – продолжил аббат, – продолжает пастырское служение Иисуса; по крайней мере, в этом должна быть ее задача, но отчего-то иные пастыри, как это ни прискорбно, заняты тем, что освобождаются от ненужных овец.

– А ты – нет?

– Я – нет, – твердо заявил Планшар, – но пусть моя слабость не вводит тебя в заблуждение. Не думай, будто я одобряю тебя. Я не одобряю тебя, Томас, и я не одобряю твою женщину, но так же я не могу одобрить и такую Церковь, которая мучениями хочет заставить грешный мир полюбить Бога. Зло порождает зло, плевелы зла распространяются быстро, добрые же дела – это нежные ростки и требуют заботливого ухода.

Аббат задумался, затем снова с улыбкой обратился к Томасу:

– Мой долг, кажется, очевиден, не так ли? Я должен передать вас обоих епископу Бера, дабы его костер свершил Господню справедливость.

– А ты, – с горечью сказал Томас, – человек, который исполняет свой долг.

– Я человек, который старается с Божьей помощью творить благо. Пытается быть таким, какими хочет видеть нас Христос. Долг порой навязывается нам кем-то другим, и прежде чем принять его к исполнению, надлежит подумать, послужит ли это ко благу. Я не одобряю многих твоих деяний, не одобряю вас обоих, но решительно не понимаю, какое благо может проистечь из сожжения вас на костре. Поэтому я исполню долг так, как велит моя совесть, а она не велит мне посылать вас на епископский костер. Кроме того, – аббат снова улыбнулся, – сжечь вас означало бы пустить насмарку все старания брата Климента. Он говорит, что хочет призвать из деревни костоправа, чтобы привести в порядок ребра твоей подруги. Хотя предупредил, что залечивать ребра очень трудно.

– Брат Климент говорил с тобой? – удивился Томас.

– Ну что ты! Бедный брат Климент совсем не может говорить! Он раньше был галерным рабом. Магометане захватили его в плен во время набега не то на Ливорно, не то на Сицилию. Они вырвали ему язык – надо думать, за то, что он их оскорблял, – а потом отрезали ему кое-что еще, поэтому-то, наверное, он и пошел в монахи, когда его вызволили из рабства венецианцы. Теперь он занимается нашей пасекой, ухаживает за прокаженными. А как мы с ним разговариваем? По-разному. Ну, он показывает пальцем, объясняется жестами, рисует на песке. Короче говоря, не так, так этак мы с ним друг друга понимаем.

– И что же ты сделаешь с нами? – спросил Томас.

– Я? С вами? Да ничего! Просто помолюсь за вас и попрощаюсь, когда вы будете уходить. Но мне хотелось бы знать: почему ты здесь оказался?

– Да потому, – с горечью ответил Томас, – что после моего отлучения мои товарищи не захотели со мной знаться.

– Я хотел спросить, зачем вообще ты приехал в Гасконь, – терпеливо объяснил Планшар.

– Меня послал граф Нортгемптонский.