Баллантайн - Уилбур Смит

сверкал, словно гигантская статуя Будды, вырезанная из цельной глыбы антрацита. Круглую, как пушечное ядро, голову охватывал обруч индуны. Мясистые плечи бугрились мышцами и жиром, но сложенные на коленях руки были неожиданно изящны, с узкими розовыми ладонями и длинными пальцами. Жирные груди висели над выпирающим животом – король старательно следил за своим весом. Под рукой всегда стояли горшки с густым пузырящимся пивом из проса и нарезанная кусками говядина с толстым слоем желтого жира. Каждые несколько минут в ответ на кивок или движение пальца короля одна из жен протягивала ему блюдо с едой. Король должен быть большим и упитанным – не зря Лобенгулу звали Великим Черным Слоном Матабелеленда. Его неторопливые движения были исполнены величия от сознания своего размера и положения. Несмотря на расплывшиеся черты, лицо оставалось привлекательным, умные глаза задумчиво светились – дикие зверства, которые были частью жизни каждого короля матабеле, не оставили заметного следа на внешности Лобенгулы.

«Мой народ ждет от меня силы и твердости. Всегда найдется кто-то, выискивающий малейший признак слабости в короле, как молодые львы высматривают слабину в черногривом вожаке стаи, – говорил Мзиликази сыну. – Смотри, мои цыплятки всюду следуют за мной, ожидая угощения». Он показал церемониальным королевским копьем на темные точки, медленно кружившие высоко в небе над холмами Табас-Индунас. «Когда стервятники улетят, от меня и пыли не останется».

Лобенгула хорошо усвоил урок отца, но жестоким не стал. Напротив, в изгибе губ проглядывала некоторая неуверенность в себе, в умных глазах проскальзывала тень сомнения, нерешительность человека, которого тянут во все стороны сразу, – человека, вынужденного покориться судьбе и не знающего, как вырваться из ее безжалостной хватки. Лобенгуле и в голову не могло прийти, что он унаследует престол короля. Он никогда не считался наследником: у него были старшие братья от матерей более благородных кровей и более высокого положения.

Король пристально смотрел на человека, сидевшего напротив, – великолепный воин с телом, закаленным долгими маршами и жестокими схватками, он ежедневно и тесно общался с простым народом, понимал нужды и чаяния людей; его преданность и мужество доказаны тысячи раз, в них невозможно сомневаться. Лобенгула и не сомневался – даже во время полуночных бдений, когда его грызли сомнения во всем. Тогда ему хотелось сбросить тяжкое бремя королевских обязанностей, переложить их на другие плечи и укрыться в тишине тайных пещер на холмах Матопо – в единственном месте, где он был когда-то счастлив.

Напротив короля сидел его единокровный брат: как и Лобенгула, он вел свою родословную от чистокровных зулусских предков. Мудрый и смелый принц из рода Кумало не знал сомнений.

«Именно такой человек должен быть королем», – подумал Лобенгула. От любви к брату перехватило горло, и он закашлялся. По мановению мизинца жена поднесла к его губам горшок пива. Он отхлебнул глоток.

– Я вижу тебя, Ганданг, – сказал король низким хриплым голосом, в котором прозвучала печаль: Лобенгула знал, что от судьбы не уйдешь. Он чувствовал себя человеком, в одиночестве пробирающимся через лес, где охотятся львы.

Приветствие короля позволило Гандангу прервать почтительное молчание. Индуна тихонько захлопал в ладоши, произнося ритуальные фразы восхваления короля. Лобенгула вспомнил давно прошедшие времена.

Его первым воспоминанием детства была дорога. Их гнали на север одетые в коричневые одежды люди верхом на каурых пони. Лобенгула помнил хлопки выстрелов, которых он не сразу научился бояться, терпкий и кислый запах порохового дыма, приносимый ветром, рыдания женщин, оплакивающих мертвых. Он шлепал за матерью, голый, как щенок, по жаре и пыли. Мать казалась такой высокой, мускулы на ее спине блестели от пота; Нинги, его младшая сестра, висела в лямке, захватив губами сосок матери и вцепившись крохотными ручонками в ее полные груди. Они карабкались по каменистым холмам, единственная повозка отца раскачивалась впереди – на ней ехала старшая жена Мзиликази и ее сын Нкулумане, наследник престола, на три года старше Лобенгулы. Все остальные шли пешком. Потом спина матери сморщилась, блестящая кожа обвисла, ребра стали выпирать наружу – мать похудела от голода, поток жирного молока иссяк, и Нинги плакала.

Именно тогда он впервые увидел Саалу в свете костра. Колонну беженцев догнал вернувшийся из набега отряд воинов. Они с криками и песнями принялись резать скот. Лобенгула отчетливо помнил, как горячий жир и кровавый мясной сок текли с подбородка и капали на обнаженную грудь, когда матабеле впервые за много дней и месяцев голода пировали мясом захваченного у белых людей скота. Когда мясо больше не лезло в раздувшийся живот, Лобенгула присоединился к любопытным принцам и принцессам матабеле, собравшимся в кружок вокруг пленников, но не принимал участия в насмешках и не тыкал пальцами.

Саала была старшей из сестер. Только много лет спустя Лобенгула узнал, что ее настоящее имя было Сара, но даже сейчас он не мог правильно его произнести. Воины неожиданно напали на маленький караван буров и убили всех, кроме этих двух девочек. Прежде всего Лобенгулу поразила белизна ее кожи. В свете костра лицо Саалы казалось белым, как крылья цапли. В отличие от сестры она не плакала.

Затем смутные воспоминания становились более отчетливыми. Саала шла впереди него в медленно бредущей колонне беженцев, пробирающихся через густой колючий кустарник. Когда мать, ослабев, поскользнулась и упала в черную грязь болота и москиты окружили их темным гудящим облаком, Саала взяла на руки малышку Нинги. Когда и как умерла младшая сестра Саалы, Лобенгула не помнил. Наверное, это произошло на болотах. Они оставили обнаженное маленькое тельце непогребенным, и колонна пошла дальше.

Наконец мать Лобенгулы упала и не смогла подняться. Из последних сил она протянула малышку Нинги Саале, тихонько свернулась клубочком и умерла. Слабые умирали – и с ними умирали их младенцы, потому что другие женщины не брали сирот, они заботились о собственных детях. Тем не менее Саала привязала крохотную Нинги себе на спину, как это делают женщины племени, взяла Лобенгулу за руку, и они побрели вслед за беженцами.

К тому времени одежда Саалы давно превратилась в лохмотья, и девочка осталась нагишом, как и все девочки матабеле, еще не достигшие зрелости. Она наполовину забыла родной язык и говорила только на языке племени. Ее белая кожа почернела от солнца, подошвы босых ног загрубели, как кожа носорога, позволяя ходить по острым камням и колючкам.

Лобенгула полюбил Саалу как родную мать. Она крала для