Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

В похожем ключе, хотя и в более мягкой тональности 14–15 октября проходил Х съезд кадетов. Разногласия были серьезными. Но о чем? Опять о коалиции и идейной чистоте партии. «Набоков, Аджемов и Винавер считали необходимым дальнейшее развитие той же тактики соглашения, которая привела к созданию, при деятельном участии двух первых, третьей коалиции и Совета республики… Напротив, П. Н. Милюков, к которому присоединился А. И. Шингарев, полагали, что здоровых элементов для составления прочного большинства в Совете республики не найдется, ибо даже умеренные социалистические партии не рискнут открыто войти в соглашение с «цензовыми элементами»… При этих условиях они — союзники бессильные, а следовательно, и бесполезные, и нет основания жертвовать этому сомнительному и непрочному союзу ясность программы к.-д., постепенно принимаемой все более широкими общественными кругами… Центральный комитет и фракция были на этот раз в большинстве на стороне соглашения. Но съезд в огромном своем большинстве высказался за тактику П. Н. Милюкова — и готов был идти еще дальше его».

На съезде Кишкин делился своим опытом пребывания в правительстве:

— Основное зло в том, что у революционного правительства нет революционного дерзания. Второе зло — во всевластии слов, которые все покрывают густым слоем. И третье зло: на знамени, которое теперь развевается над страной, написано: «безнаказанность». Слабость правительства в значительной мере есть продукт самогипноза[2552].

Предпарламент продолжил произносить слова 16 сентября. Фракция меньшевиков внесла законодательное предложение о борьбе с погромным движением и другими нарушениями революционного порядка. Как? Путем создания на местах Временных комитетов общественной безопасности, опирающихся на «содействие правильно организованных демократических масс и способных вернуть вверенную ему местность к спокойной гражданской жизни и правовому созиданию новых форм государственного и общественного уклада жизни». Очень практичное предложение. Министр продовольствия Прокопович рассказал о не менее практичном проекте мер правительства по выправлению финансовой ситуации: необходимо формирование полновластных местных органов, способных оказывать принуждение в отношении людей, потерявших совесть.

Шестое заседание Предпарламента — 18 октября — открылось с более чем часовым опозданием: ждали кворум. Затем долго спорили по вопросу о процедуре рассмотрения законодательных предложений. Потом меньшевики устами Суханова предложили направить запрос Временному правительству: намерено ли оно внести на рассмотрение предпарламентариев разрабатываемое им Положение о земельных комитетах. И вновь вернулись к обсуждению, а затем и голосованию формул перехода по вопросу об обороне.

Кадеты, правые эсеры, кооператоры и казаки внесли резолюцию, за которую в 14.00 был подан 141 голос, против 132. Через десять минут меньшевики заявили, что посчитали неправильно, и потребовали проверки путем выхода голосующих в дверь. Резолюция на этот раз набрала 135 голосов против 139. Далее голосовалось еще пять формул: две от эсеров и три от разных фракций меньшевиков. И ни одна из них так и не была поддержана. По вопросу об обороне не договорились вообще ни о чем! «В зале общее движение и смущение»[2553]. И только.

Деникин возмущенно недоумевал: «Но что делала соль земли, верхние слои народа, социалистическая, либеральная и консервативная интеллигенция, наконец, просто «излюбленные люди», более или менее законно, более или менее полно, но все же представлявшие подлинный народ, это выходит за пределы человеческого понимания. Перечтите отчеты всех этих советов, демократических, государственных и проч. совещаний, комитетов, заседаний, предпарламентов, и вас оглушит неудержимый словесный поток, льющий вместо огнегасительной — горючую жидкость в расплавленную народную массу. Поток слов умных, глупых или бредовых; высокопатриотических или предательских; искренних или провокаторских. Но только слов. В них отражены гипноз отвлеченных формул и такая страстная нетерпимость к программным, партийным, классовым отличиям, которая переносит нас к страницам Талмуда, средневековой инквизиции и спорам протопопа Аввакума»[2554].

Итак, по важнейшему вопросу — о войне — позиция не выработана. Что делать? Авксентьев предложил просто перейти к следующему пункту повестки — внешней политике. Примечательно, что вопросы внешней политики впервые с Февраля стали предметом публичного обсуждения.

Корниловская история ознаменовала новую веху в отношениях с союзниками — веху кризисную. В России все левые издания обрушились с жесткой критикой на них — за поддержку Корнилова, клеймя подстрекателей «империалистического заговора против русской революции» и «наемных писак продажных органов прессы, пытающихся скрыть свою работу под громкими и лживыми фразами о «большевистской опасности». Послы союзных стран нашли это оскорбительным. Бьюкенен заявил протест по поводу особенно возмутившей его публикации в московской большевистской газете о незаконном использовании британских броневиков в силах Корнилова. Посол получил от Терещенко заверения, что газета будет закрыта. Как бы не так. Закрывать большевистские газеты больше не получится.

Не успели ослабеть атаки на союзников по делу Корнилова, как тут же с новой силой возобновились в связи с «делом Гурко». Временное правительство выслало заслуженного генерала из страны 6 сентября. «Позднее генерал был принят королем Георгом в Букингемском дворце — новость, которая не могла прибавить симпатии к союзникам в глазах русских»[2555].

А через несколько дней — новое восстание российских войск. На сей раз — во Франции, где храбро сражались и несли большие потери три бригады в 16–17 тысяч человек, которые давно почувствовали себя «попросту пушечным мясом, проданным во Францию в обмен на военную технику». Еще во время апрельского выступления одна из бригад образовала Совет солдатских депутатов и отказалась воевать. В июне 10 тысяч бойцов с заразной идеологией были переведены в лагерь в Ла-Куртене — в 80 км южнее Лиможа, — где их полностью изолировали от внешних контактов. Начались переговоры об их эвакуации в Россию, но Керенский приказал не позориться перед союзниками и навести в войсках порядок, вплоть до использования смертной казни, и отправить их воевать в Грецию. Солдаты отказались, после чего лагерь был окружен французскими войсками с пулеметами и артиллерией. После серии ультиматумов 3 сентября начался обстрел. Полсотни солдат были убиты, сотни посажены в тюрьму и лагеря. Французская военная цензура постаралась полностью замолчать всю историю. Когда на этот счет появится короткое заявление Временного правительства — 17 октября, — возмущались жестокостями «французских империалистов» далеко не только большевики[2556].