Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Британское правительство в начале осени под угрозой ареста потребовала отъезда из Англии Чичерина, представлявшего политэмигрантов. Тот отказался, объяснив российском генконсулу в Лондоне Ону: «Я не вижу разницы между Александрой Федоровной и Александром Федоровичем». Чичерина посадили. «После ареста Чичерина — место его в эмигрантской комиссии занял Литвинов-Финкельштейн (его фамилия Валлах — В. Н.). Этот последний был также признан «нежелательным» (undesirable), и генеральное консульство наше получило доверительное сообщение лондонской полиции, что Литвинов подлежит высылке из Англии»[2557]. Еще один минус правительству и плюс большевикам.

От России требовали войны до победы в то время, когда вопрос о мире витал в мировой политике. 16 августа Римский Папа Бенедикт XVI направил ноту всем воюющим правительствам с предложением условий: всем отказаться от компенсаций, признать полную свободу и общность морей, Германии — очистить Бельгию и занятые ею территории Франции, западным союзникам — освободить немецкие колонии; проблемы Польши, Балкан, Армении и других — обсудить позднее[2558]. Германский рейхсканцлер Михаэлис 9 сентября ответил согласием, далее последовало заявление в том же духе австрийского императора Карла. Страны Антанты после коротких раздумий ответили отказом. Госсекретарь Лансинг доказывал папе, что мир на этом этапе может быть лишь перемирием перед восстановлением Германией ее мощи.

Ну а что же российская внешняя политика в преддверии большевистского восстания? 14 сентября Терещенко беседовал с российской прессой и закончил встречу такими словами:

— Впредь общая русская политика не будет больше политикой парадоксов, которая нам так дорого стоила в течение последних месяцев. В самом деле, мы выступили во имя мира, но на деле создали условия, вследствие которых затянулась война. Мы стремились к сокращению жертв, но в результате только увеличили кровопролитие. Мы работали в пользу демократического мира, но вместо него приблизили торжество германского империализма. Такие недоразумения недопустимы.

Советские «Известия» в редакционной статье недоумевали: «Нам не доводилось слышать, чтобы когда-нибудь в какой-нибудь стране, хотя бы и совершенно фантастической, остающийся у власти министр подобным образом критиковал общую политику министерства. В сущности это даже не критика и даже не тяжкое обвинение, а нечто большее: это язык человека, приставившего револьвер к своему виску»[2559].

Терещенко в стремлении удержаться на своем посту, как замечал Деникин, «безнадежно запутался в сочетании идей интернационализма, преобладавшего в Совете, «революционного оборончества», искренно проводимого Исполнительным комитетом, и национальной обороны, исповедуемой «цензовыми элементами». В последней внешнеполитической декларации Временного правительства — от 25 сентября — смешение идеологий вылилось в такую дипломатическую формулу: «Правительство будет неустанно развивать свою действенную внешнюю политику в духе демократических начал, провозглашенных русской революцией, сделавшей эти начала общенациональным достоянием, стремясь к достижению всеобщего мира и исключая насилие с чьей-либо стороны… Временное правительство все свои силы приложит на защиту общесоюзнического дела, на оборону страны, на решительный отпор всяким попыткам отторжения национальной территории и навязывания России чужой воли, на изгнание неприятельских войск из пределов родной страны». Такая внешняя политика «имела своим прикладным результатом лишь возможность длительного пребывания на посту г. Терещенко и встречала осуждение решительно со всех сторон»[2560].

Никакие декларации Временного правительства уже не влияли на настроения союзников. Как пишет Уорт, «государственных деятелей Британии и Франции больше уже не трогали обещания и заявления. Они давно уже разочаровались в Керенском и революции, ведь те упорно отказывались следовать курсу, который был им предписан в Лондоне и в Париже. Происшедшую в России революцию всячески одобряли и поддерживали до тех пор, пока не стало ясно, что солдаты почему-то не проявляют должного энтузиазма в войне с германцами»[2561].

Константин Набоков утверждал, что с конца августа отношение британского правительства к России вошло в фазис «разочарования и раздражения»: «Сношения русского представителя с министерством иностранных дел становились все более трудными. Каждый раз, как приходилось иметь личные свидания с Бальфуром или лордом Хардингом, — в их словах звучали нотки упрека, недоумения и досады по адресу «правительства Керенского»[2562].

Представитель американского Красного Креста Робинс писал жене 11 сентября: «Каждый день мы обсуждаем, проживет ли правительство еще 24 часа, выступят ли большевики под лозунгом создания коммуны, возьмут ли немцы Петроград, перебьют ли в армии еще больше офицеров, хватит ли продовольственного обеспечения еще на несколько дней и тому подобное. Самое дикое и неопределенное время, в которое мне довелось жить». Его коллега Томпсон супруге: «У нас ожидают мятежа, и много всяких разговоров о революции»[2563]. Но в донесениях американских дипломатов в сентябре-октябре звучала надежда на то, что Временное правительство справится с большевистским восстанием.

26 сентября, сразу после того, как было сформировано третье коалиционное правительство, английский, французский и итальянский послы были приняты в Зимнем дворце. Фрэнсис не приехал, поскольку не получил из Вашингтона инструкций на свои неоднократные запросы об отношении к новому правительству. Произнеся несколько вводных слов, Бьюкенен стал зачитывать написанную на французском ноту, стараясь сохранять сухой и жесткий тон, который, как показалось Нуленсу, придавал «вполне безобидным жалобам» союзников «характер безапелляционного приказа». Человеком, чьи рекомендации военному кабинету Англии явились основанием для ноты протеста, был генерал Нокс. В ноте говорилось: «Российскому правительству следует действиями доказать свою решимость использовать все надлежащие средства для установления дисциплины и должного воинского духа в сражающихся войсках и одновременно обеспечить функционирование коммунальных служб и восстановить порядок на фронте и в тылу». Союзное государство предупреждали, что «вскоре правительства союзников могут столкнуться с мнением, которое поднимет вопрос о целесообразности поставок в Россию оружия, военной техники и прочего военного снаряжения, с упреком по поводу того, что они не сохранены для Западного фронта, где воля к победе проявляется без всяких колебаний»[2564].