Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Как же так, Ви? — возразил Эдмунд. — Я ведь еще не танцевал с тобой.

— Ничего не поделаешь, придется тебе обойтись, потому что меня уже тут нет. Я провела прекрасный вечер, вкусно поужинала и станцевала кадриль-восьмерку. Три-ноль в мою пользу. Для меня сейчас веселье в полном разгаре, потому самое время раскланяться.

Несгибаемая.

— Хочешь, — предложил Эдмунд, — я схожу подгоню твою машину?

— Будет очень мило с твоей стороны. А я поднимусь, откопаю свое манто. — Она опять поцеловала Вирджинию. — Нам еще с тобой надо будет о многом поговорить, но не сейчас и не здесь. Рада за вас обоих. Доброй ночи, дорогие мои. Повеселитесь хорошенько.

— Доброй ночи, Ви.

После упорных поисков Эдмунд все-таки нашел Пандору, она оказалась в гостиной, где у одной стены был устроен бар, а по всей комнате уютно расставили кушетки и кресла, располагающие к задушевным разговорам. Было сравнительно тихо, хотя совсем отгородиться от грохота магнитофона в библиотеке и от маленького оркестра в шатре было, конечно, невозможно. Стоя в дверях, Эдмунд определил, что немалое число Верениных гостей зашли сюда посидеть, перевести дух между танцами и промочить горло. Кое-где молоденькие девушки сидели прямо на полу — самая подходящая позиция для того, чтобы взирать снизу верх на своих кавалеров. На одну из них Эдмунд уже обратил внимание раньше: на ней было черное платьице в блестках и такое короткое, что он никогда в жизни еще не видел ничего подобного: юбчонка кончалась там, где начинались ноги. Он поинтересовался, кто это, оказалось — школьная подруга Кэти, хотя и трудно было в это поверить: соблазнительные блестки и открытые длинные ноги в черных шелковых чулках никак не вязались с представлением о хоккее.[26]

Пандору он увидел возле камина. Она забилась глубоко в угол дивана и увлеченно разговаривала с каким-то мужчиной. Эдмунд стал пробираться к ним между гостями, и при его приближении Пандора, словно почувствовав, оглянулась.

— Эдмунд.

— Пошли потанцуем.

— Ой, милый, я совершенно без сил. Весь вечер пропрыгала, как мячик на резинке.

— Тогда диско под магнитофон. Там завели «Lady in Red».

— Чудная мелодия. Эдмунд, ты знаком с Робертом Брауном? Ну, конечно, знаком, он ведь один из директоров в вашем синдикате. Глупая я.

— Извини, Роберт. Ты позволишь мне ее увести?

— Конечно, конечно… — Крупный и грузный, тот не без труда встал с дивана. — Мне все равно пора отправляться на поиски супруги. Обещал станцевать с нею какой-то народный танец «Дом Гамильтонов». Убей меня, не знаю, как его танцуют, но объявиться надо.

— Спасибо за коктейль, — поблагодарила его Пандора.

— Вам спасибо.

Он пробрался между креслами и вышел в коридор. Эдмунд и Пандора смотрели ему вслед. Когда он скрылся, Эдмунд беззастенчиво занял его место на диване.

— Ах, милый, как тебе не стыдно. Я думала, ты хочешь танцевать.

— Бедняга Роберт. Небось так старался заполучить тебя, а я ему все испортил.

— Лично я не против. Но ты ничего не пьешь.

— Погожу немного. Я уже и так слишком много выпил.

— Бедненький, тебе сегодня досталось. Как Генри?

— Великолепно, если учесть, что ему пришлось перенести.

— Сколько отваги нужно было, чтобы убежать из школы. Вообще, чтобы убежать хоть откуда, нужно ужасно много отваги.

— Ты-то убежала.

— Милый, ты опять об этом? Мы же договорились, что больше не будем.

— Да, прости. Я очень сожалею.

— О чем? Что заговорил об этом?

— Нет. Что все произошло, как произошло. О том, как я поступил. Я так тебе ничего и не объяснил, а теперь уже, наверное, поздно?

— Да, — ответила Пандора. — По-моему, поздновато.

— Ты так меня и не простила?

— Милый Эдмунд, я никого не прощаю. Просто не умею прощать. В моем лексиконе и слова-то такого нет — «прощать». Как я могу кого-то простить, когда я сама за свою жизнь стольких людей заставила горько страдать?

— Это ни при чем тут.

— Почему же? Если ты хочешь поговорить, то давай будем объективны. Ты обещал писать, не терять связи, любить меня всю жизнь… и ни одного из обещаний не исполнил. На тебя это было непохоже — не сдержать данного слова, и я никак не могла понять…

— Если бы я и написал, то лишь о том, что все эти обещания были пустыми словами, и я беру их назад. Вот и откладывал на потом, откладывал, а когда собрался с духом, было уже поздно… Я пошел по самому легкому пути.

— Это и было хуже всего. Я считала, что ты никогда не выбираешь легких путей. Я думала, что хорошо тебя знаю, потому и любила так сильно. И просто не могла поверить, что ты меня не любишь. Я хотела, чтобы ты был мой. Глупо, конечно, но, понимаешь, у меня в жизни всегда было так: чего ни захочу, мне все давали, все позволяли. А тут я хочу, а мне не дают. Непривычно и больно. Я не смогла смириться. Верила, что непременно случится чудо, и вся твоя прежняя жизнь — переезд в Лондон, женитьба на Каролине, рождение Алексы — все это по волшебству исчезнет, как и не было, уйдет, перечеркнется. Ужасно глупо. Но ведь мне было только восемнадцать, а умом я никогда не отличалась.

— Я виноват.

Она улыбнулась ему, тронула его щеку кончиками пальцев.

— Ты винишь себя за то, что я в жизни натворила? Напрасно. Такая уж я родилась, губительница. Мы с тобой оба это отлично знаем. Не ты, так был бы кто-нибудь другой. Не окажись под рукой Харальда Хогга, богатого до неприличия и пыхтящего от похоти, я бы все равно обязательно сбежала с каким-нибудь другим мужиком. Я не смогла бы дать тебе счастья. Правда, и с Каролиной, по-моему, ты тоже не был счастлив. Но теперь, с Вирджинией, тебе, кажется, наконец, повезло… Для меня это радость.

— А что еще для тебя радость?

— Если бы и знала, все равно бы тебе не призналась.

— Зачем ты приехала в Крой?

— Да так, каприз. Просто нашло на меня. Захотелось повидаться со всеми вами.

— Останешься здесь?

— Едва ли. Не могу долго усидеть на месте, мой милый.

— А меня совесть будет мучить.

— Почему это?

— Не знаю. У нас тут так хорошо.

— У меня тоже. Только иначе.

— И больно, что ты одна.

— Так лучше.

— Здесь, среди нас, ты своя, ты это знаешь?

— Спасибо. Это самое приятное, что ты мог мне сказать. И я хочу, чтобы именно так и было. И чтобы так и осталось.