Возвращение домой - Розамунда Пилчер

– Значит, ты вернулась домой?

– Да, насовсем.

– А как быть с Натом? Он ведь сын Уолтера.

– Я не знаю, как быть с Натом. Я вообще ничего не знаю. Я еще не успела все обдумать. – Она наморщила лоб. – Мне нужно привести в порядок мысли, прежде чем я покажусь им на глаза. Папчику, маме и Мэри. По-моему, лучше всего мне сейчас побыть немножко в одиночестве. Прогуляться. Проветрить мозги.

– Разве ты не нагулялась, пока шла сюда из Лиджи?

– Теперь я пойду без Ната. – Она взглянула на ребенка, крепко спящего в своей импровизированной постели. – Если они увидят Ната, то поймут, что я здесь. Я не хочу, чтобы они знали… пока у меня не будут готовы ответы на все вопросы.

Глядя на нее, слушая ее спокойный голос, Неттлбед подумал вдруг, что перед ним совсем другая Лавди, не та, которую он знал всегда. Ни слез, ни раздражения, ни наигранности. Просто мужественное приятие своего бедственного положения, и ни слова возмущения или упрека. Наверно, она наконец-то повзрослела, подумал Неттлбед с восхищением. Теперь он стал уважать ее по-другому.

– Можно оставить Ната у нас в квартире, – предложил он. – Миссис Неттлбед за ним приглядит. Тогда никто не узнает, что он здесь, пока ты не вернешься.

– Да, но ее ноги…

– Она будет всего лишь за ним присматривать, а не таскать его на руках.

– Неттлбед, голубчик, ты такой добрый! И ты ведь ничего не скажешь, правда? Я хочу сама все объяснить.

– Завтрак в половине девятого. Я буду помалкивать, пока ты не вернешься.

– Спасибо.

Она подошла к нему, обняла его за талию и легонько стиснула, прижавшись щекой к его шерстяному пуловеру. Никогда раньше она такого не делала, и Неттлбед на какое-то мгновение оторопел, не зная, куда девать руки. Но прежде чем он успел ответить на ее объятие, она отошла к столу, взяла спящего Ната и подала ребенка ему. Мальчишка, казалось, весит целую тонну, и ревматические колени Неттлбеда слегка подогнулись под его тяжестью. Но он терпеливо понес ребенка через кухню и вверх по узкой черной лестнице в свои апартаменты над гаражом. Когда он вернулся, оставив Ната на руках у изумленной жены, Лавди уже ушла, взяв с собой Тигра.

Пробуждение напоминало выныривание из темной глубины моря. Сначала все черным-черно, затем чернота превращается в цвет индиго, потом просветляется до лазури, и вот наконец поверхность и ослепительный свет. Гас открыл глаза и с изумлением увидел, что еще темно и небо за окном усеяно звездами. Снизу, из холла, донесся нежный звон – высокие стоячие часы пробили семь. Он даже не помнил, когда в последний раз спал так долго, крепко и спокойно. Никаких снов, никаких кошмаров, никаких пробуждений посреди ночи с застрявшим в горле криком. Простыня была гладкая, несмятая – верный признак того, что он ночью почти не шевелился. Во всем теле он ощущал мир и покой.

Пытаясь понять, откуда происходит это непривычное ощущение блаженства, Гас вспомнил вчерашний размеренный, безмятежный день, когда он до отвала нагулялся и надышался свежего воздуха. Вечером они с Джудит сыграли в карты и послушали по радио концерт Брамса. А на сон грядущий Филлис приготовила ему кружку молока с медом, куда добавила чайную ложку виски. Может быть, его усыпил этот волшебный эликсир, но он знал, что главная причина – в необыкновенной, целебной атмосфере старого дома Лавинии Боскавен. Дом, в котором время как будто остановилось. Мирная обитель. По-другому его не назовешь.

Гас почувствовал, что после хорошего отдыха его просто переполняет энергия. Лежать больше было невмоготу. Он встал, подошел к открытому окну и высунулся наружу, облокотившись на подоконник. В холодном воздухе пахло морем, ветер шумел в соснах, стоящих в дальнем конце сада. Скоро, ближе к восьми, взойдет солнце. Внезапно его с новой силой захватили давние мечты о море, глубоком, холодном и чистом, о волнах, накатывающих на берег, о бурунах, которые, шипя и пенясь, разбиваются о скалы.

Он подумал о предстоящем дне. Солнце медленно выплывало из-за горизонта, первые его лучи прочертили в небе розовые полосы, и отблески заиграли на свинцово-серой колыхающейся глади моря. И его вновь охватило хорошо знакомое желание – нарисовать все это, перевести на свой язык. Запечатлеть карандашом и акварельными мазками переходы тонов исчезающей тьмы, оттенки света. Гас почувствовал, что весь дрожит, будто в каком-то экстазе, – так обрадовался он, вновь ощутив в себе жажду творить.

Или дело было в холоде? Он отступил от окна и закрыл его. На туалетном столике аккуратной стопкой лежали альбом, карандаши, краски и кисти, которые купила ему Джудит. Он посмотрел на них и сказал себе: «Не сейчас. Попозже. Когда станет совсем светло, будут тени и на траве заблестят капли росы. Тогда и начнем». Он сбросил пижаму и быстро оделся. Вельветовые брюки, теплая рубашка, толстый свитер с глухим воротом, кожаная куртка. Неся ботинки в руках (как влюбленный, крадущийся ночью по коридору с самыми романтическими намерениями), он вышел из спальни, тихонько закрыл за собой дверь и спустился по лестнице в холл. Тихо тикали, отсчитывая секунды, старые часы. Гас прошел на кухню, надел ботинки и завязал шнурки. Потом отодвинул засов задней двери и вышел из дома.

Идти пешком – слишком далеко. Он сгорал от нетерпения, но помнил по прежним временам длину подъездной аллеи Нанчерроу. Он открыл тяжелую дверь гаража, где дремали, стоя одна за другой, две старые машины. И велосипед Джудит. Гас взял его за руль, вывел на гравий, включил переднюю фару. Задней не было, и невелика беда: в такую рань на проселочной дороге будет пусто.

Велосипед, купленный когда-то четырнадцатилетней девочке, был для него слишком мал, но это не имело значения. Он закинул ногу на седло и, раскорячив худые колени, помчался вниз по холму и через Роузмаллион. После моста пришлось слезть с велосипеда и подниматься в гору пешком. У ворот Нанчерроу Гас снова сел на велосипед и покатил, вихляя и подпрыгивая, по темной, изрытой колеями подъездной аллее, когда-то покрытой безукоризненно ровным слоем гудрона. Высоко над головой качались и причудливо скрипели на ветру голые ветви вязов и берез, иногда в дрожащей полоске света от фары мелькал перебегающий дорогу кролик.

Деревья кончились, и в сумраке обрисовалась бледная громада дома. В занавешенном окне над парадной дверью горел свет. Ванная полковника. Гас представил себе, как полковник, стоя перед зеркалом, бреется своей старомодной опасной бритвой. Гравий захрустел под колесами велосипеда, и Гас внимательно следил за занавеской в окне, боясь, как бы полковник не выглянул и не заметил крадущийся в темноте силуэт. Но все обошлось. Он поставил велосипед к стене рядом с парадной дверью, выключил фару, осторожно обошел дом сбоку и вышел на лужайку.

Небо светлело. За голыми деревьями, над которыми висело продолговатым пятном темно-серое облако, поднимался из моря кроваво-красный диск солнца, и низ облака уже порозовел. Звезды меркли. В воздухе пахло мхом и сырой землей, все вокруг было омыто росой и сияло девственной чистотой. Спустившись по газонам, Гас вышел на тропинку, которая скрывалась в лесу. Вскоре он услышал журчание воды и вышел к ручью. Пройдя вдоль его русла, перешел деревянный мостик и, пригнув голову, нырнул в тоннель гуннеры. Когда он добрался до карьера, было уже достаточно светло, чтобы разглядеть ступени, высеченные в его стенке, и не заплутать на дне в зарослях ежевики и утесника. Он выбрался через ворота каменоломни на дорогу, перелез по приступкам через каменную ограду и наконец очутился на обрыве.