Приговор - Кага Отохико

Но хоть сегодняшнее испытание я должен встретить достойно. Я сам выбрал эту дорогу, и Бог простил меня. Вчера патер Пишон причастил меня и сказал: «Отойди с миром!» «С миром» — да, я полон решимости уйти легко и незаметно, усну и всё… Вроде как вчера — сидел-сидел, а потом как-то незаметно заснул.

Мама, береги себя. Меня беспокоит, что Макио всё время кашляет. Хорошо бы его жена побыстрее выздоровела. Старшему брату тоже желаю спокойной семейной жизни. И чтобы с Китаро не было никаких проблем.

Мама, проснувшись сегодня, я стал молиться за всех близких, и в первую очередь за тебя. Потом я от всей души поблагодарил всех.

Последний год я был действительно счастлив, можно сказать — это был самый счастливый год во всей моей сорокалетней жизни. Спасибо тебе.

Что ж, пора прощаться.

Прощай.

Вот сижу и думаю — не забыл ли я чего написать? Вроде бы теперь всё.

Прощай. Будь здорова. Живи долго.

Помолись за меня, чтобы душа отлетела легко, как пушинка.

Ещё и ещё раз — прощай.

Доброе утро. Сейчас половина восьмого.

Я только что закончил завтракать. На завтрак у меня был суп с морской капустой и маринованная редька. Поел с аппетитом — за ночь успел проголодаться, хотя вчера столько всего съел.

Подкрепился перед дальней дорогой. Через тридцать минут — в путь. Только что закончил писать письмо матери. Всё оставшееся время — твоё.

Что бы такое тебе подарить? Чётки я уже положил, вроде бы дарить больше нечего. Вокруг полный порядок, ничего лишнего.

Надел чистое бельё и твой тренировочный костюм. В кармане куртки твоё письмо и картинка с кошками. Ну-ка, взгляну ещё разок. Задавака, Нюня, Кока. Ха-ха-ха. Славные малышки.

Сегодня ясно и холодно. Вроде ветрено, но на первом этаже не поймёшь — сильный ветер или нет. И всё-таки я рад, что сегодня ясно. Специально для меня. Если бы, как вчера, лил унылый дождь, было бы невыносимо.

Встал затемно и всё время молился. И, к стыду своему, пустил слезу. Но плакал я не от жалости к себе, не от отчаяния. Я оплакивал само человеческое бытие, если можно так выразиться.

Мне жаль всех людей. И маму, и тебя, и братьев, и тех, кто будет присутствовать при моей казни, — всех-всех… Ведь всем дано лишь одно — либо умирать, либо убивать. Другого выбора нет. Грустно быть человеком. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Ты ещё молода. В молодости смерть кажется такой далёкой, о ней и не думаешь. Молодые неприязненно относятся к старикам — дряхлеющим, болеющим, умирающим, иногда даже издеваются над ними… Они пребывают в плену иллюзии, что к ним смерть не имеет никакого отношения.

Но двадцать, тридцать лет пролетают в одно мгновение.

Пройдёт какое-то время, и ты тоже умрёшь. Это самое точное предсказание, которое можно сделать на будущее. Но если там, в потустороннем мире, есть хоть один человек, который тебя любит, смерть исполнена покоя и умиротворения.

Я пытаюсь представить себе, каков будет твой жизненный путь. Помни, куда бы он ни завёл тебя, я всегда буду тебя охранять. Когда тебе будет плохо, когда ты будешь страдать, вспомни обо мне! Сохрани в душе память о тех днях, когда ты переписывалась со странным человеком, осуждённым на смерть.

Эцуко! Постарайся не слишком сильно плакать. А то твои красивые большие глаза покраснеют и распухнут. Пусть всё идёт своим чередом.

Конечно, сегодня особенное утро, но если приглядеться получше — утро как утро. Нелепо думать, что оно чем-то отличается от других.

И всё-таки я слабый человек. Знаешь, мне ночью столько всего приснилось! Мы с тобой вместе плыли куда-то на лодке. В какой-то момент я понял, что это ладья Харона, и тут ты вдруг улетучилась… Наверное, бессознательно мысли всю ночь возвращались к сегодняшнему отправлению.

Ой, утренняя электричка! Сразу вспоминается детство — электричка проходила прямо мимо нашего дома. Во сне я становился всё меньше, превратился в маленького ребёнка, а потом в грудного младенца… Наверное, это проявление подспудного желания вернуться к тому состоянию, в котором я был до своего рождения, к состоянию, когда ничего ещё нет.

Кажется, уже взошло солнце. Я чувствую, как его лучи касаются крыш. Странно. Я наделён сверхъестественной силой, которая позволяет мне чувствовать то, что чувствуют дома, ощущать направление ветра, тепло солнечных лучей… Ну наконец-то! Воробьи прилетели. Наверное, скоро подоспеют и голуби.

Осталось десять минут. Я засунул было часы в картонную коробку, чтобы не смотреть на них всё время, но потом не выдержал и вытащил опять.

А весёлые ребята эти часы! Идут себе и идут, неугомонные, ничто их не волнует. Меня уже не будет, а они всё равно будут идти. Бесчувственные и очень педантичные ребята.

Ну что ж, пора кончать.

Эцуко, благодаря тебе я умру легко, со спокойным сердцем. Спасибо. А теперь — прощай! Ты должна быть счастлива! Ты должна искать своё счастье. Кто ищет, тот всегда находит. Прощай. Сейчас я машу тебе рукой. Шаги у двери. О, да там целая толпа! Прощай!

Такэо.

У главного входа застыли в ожидании два автомобиля и серый автобус конвойной службы с несколькими конвоирами внутри. На земле лежат длинные и резкие, словно выгравированные, тени. Автомобили то и дело поддают газу, словно бьющие в нетерпении копытами кони. У главного входа выставлен усиленный караул, всё это, вместе взятое, производит устрашающее впечатление.

— Холодновато! — Сонэхара надвинул на лоб фетровую шляпу и поднял воротник. Докторскую сумку, которая мешала ему это делать, услужливо подхватил фельдшер Сугая. — А вам, доктор, всё нипочём. Вы даже без пальто.

— Ну-у… — неопределённо протянул Тикаки. Он ездил на работу на машине, и пальто ему было ни к чему. Но сегодня утром действительно зябко. Надо было хотя бы свитер надеть.

— Ну что, кто в какой машине поедет?

— Вы, наверное, как обычно, с начальником тюрьмы? — спросил Сугая.

— Да ну, с ним я буду чувствовать себя слишком скованно. Лучше пусть он едет с начальником воспитательной службы, а мы отдельно. Как, доктор, согласны?

— Согласен.

— Ну что, по машинам? — Сонэхара открыл дверь задней машины и быстро влез внутрь. Сугая сунул вслед за ним его сумку. Тикаки думал, что он поедет вместе с ними, но тот повернулся и пошёл к автобусу. Он был самым молодым среди фельдшеров и шёл бравой походкой, широко шагая. Тикаки сел в машину и захлопнул за собой дверцу. Корпус машины сотрясался от порывов ветра, но внутри работало отопление и было тепло.

— Вот и он, — сказал Сонэхара.

По широкой лестнице главного входа спускалась группа людей. Впереди начальник отдела безопасности, его легко узнать по усам. За ним — патер в чёрной сутане, начальник тюрьмы, начальник воспитательной службы, с десяток конвойных и в центре — Кусумото в наручниках и с верёвкой вокруг талии. Все конвойные в полной боевой готовности с затянутыми под подбородком ремешками фуражек. На первый взгляд кажется, что эти люди идут сами по себе, но на самом деле они представляют собой сплочённый коллектив, объединённый заданным Кусумото темпом движения.