Лондон - Эдвард Резерфорд

Кристалл-Палас производил немалое впечатление снаружи, но внутри у них попросту захватило дух. Все более или менее видные страны мира имели свои секции. Индию олицетворяло чучело слона с великолепным, украшенным самоцветами паланкином, а также сказочный «Кохинор»,[73]подсвеченный газовым светом. Из Соединенных Штатов прибыли сельскохозяйственные машины, включая хлопкоочистительную, а также доставили револьверы полковника Кольта и плавучую миссионерскую церковь, ходившую по реке Делавэр. Русский царь прислал собольи меха; стоял турецкий павильон; был выставлен фарфор из Китая; множество полезных товаров из Австралии и Канады, образчики минералов из Южной Африки. Из Франции прибыла чудесная машина де ла Рю для изготовления конвертов, фонтан же благоухал «Кёльнской водой». Берлин прислал приборы для научных исследований, машины для выделки кружев… Но все это было лишь малой толикой чудес мастерства и таланта, тянувшихся на многие акры в огромном стеклянном дворце.

И самой обширной была собственная экспозиция Британии, занимавшая почти половину всего пространства. Экипажи, машины, ткацкие станки, новейшее устройство для гальванического покрытия, часы, мебель нового стиля, которая вскоре станет известна как викторианская; веджвудская посуда… Для любителей истории даже воссоздали средневековый королевский двор – заслуга блестящего архитектора и дизайнера мистера Пьюджина; правда, там рассмотрели папистское распятие, что разошлось с представлением об английском духе и вызвало неодобрение. Несмотря на этот досадный промах, послание миру читалось безошибочно: Британия процветала, она возглавила мировую промышленность и стала величайшей империей под луной.

Если не принимать в расчет потерю американских колоний семьюдесятью годами раньше, Британская империя не прекращала расти. Канада, Вест-Индия, просторы Африки, Индии, Австралии, Новой Зеландии – все находилось под ее властью, и солнце над империей не заходило в буквальном смысле. Но в ней не было ни тени восточного деспотизма. Да, британский флот господствовал на морях. Да, местами жестко подавлялось сопротивление ее коммерческой деятельности и просвещению. И все-таки британское военное присутствие на суше было минимальным. Развитые доминионы руководствовались соображениями практическими и тяготели к самоуправлению. Остальная империя не менялась и представляла собой пеструю мешанину колоний под управлением торговцев, переселенцев, разрозненных гарнизонов и малого числа благонамеренных администраторов, веровавших в коммерцию и протестантского Бога. Ибо коммерция была ключом ко всему. В Британию текла не дань, а сырье – особенно бесценный хлопок, – которое обрабатывалось и вновь рассылалось по всему миру. Коммерция, вдохновленная творчеством, вела народ к изобилию и доносила цивилизацию до самых отдаленных уголков земного шара.

Гарриет с мужем ходили под ручку по выставке два часа. И только выйдя на солнечные просторы Гайд-парка, они посмотрели на небо, а после весело и тревожно переглянулись.

– Хотелось бы знать, что стряслось с Мэри Энн? – произнес Пенни.

Эстер Силверсливз с супругом вышли заблаговременно и пересекли Лондонский мост. Мистер Арнольд Силверсливз был очень уважаемым человеком. Имея нос длинный и крупный и будучи совершенно беззлобным, он напрочь не понимал шуток. Но уже стал компаньоном в машиностроительной фирме «Гриндер и Уотсон», где приобрел славу не только знающего специалиста, но и человека с почти уникальными математическими способностями. Его любовь к жене и детям была проста и бесхитростна, а страстью являлся чугун. Он свел жену на выставку взглянуть на машины, но до того трижды приводил на строительство Кристалл-Паласа и растолковывал принципы его устройства.

Он обладал престранной походкой. Пройдя десяток-другой шагов с одной скоростью, вдруг останавливался без всякого повода, затем шел дальше, обычно гораздо быстрее, после чего неожиданно сбавлял темп или попросту вновь застывал. Шагать с ним в ногу умела только жена, имевшая богатый опыт повиновения. В такой манере они достигли южного конца моста и через несколько минут оказались в большом здании ангарного типа, где их ожидал транспорт. Он был выкрашен в зеленый цвет, за исключением сверкавших латунных частей. Позади выстроилось полдюжины шоколадных вагонов.

Арнольд Силверсливз улыбнулся. Машина шипела, разводила пары́ и временами энергично фыркала. На платформе с достоинством, будто на страже у Букингемского дворца, стояли два проводника в форменной одежде и заостренных головных уборах. Поезд Лондон – Гринвич был так доволен собой, что двигатели буквально лопались от гордости.

Оно и понятно: если время королевы Виктории несло великий прогресс, то объяснялось это тем, что наступила эпоха пара.

Первый паровой двигатель изобрели еще при Георге III, но его внедрение шло удивительно медленно. И паровые машины на северных текстильных фабриках, примитивные пароходы, локомотивы для подъема угля из шахт, даже паровой пресс для печати лондонской «Таймс» – все это существовало со времен регента, но пассажирская железная дорога появилась с воцарением королевы Виктории.

Развитие железнодорожного сообщения поражало воображение. Через десяток лет железнодорожные компании уже соперничали между собой по всему Лондону. С вокзала Юстон отправлялись поезда в Мидлендс и на север. Три года назад Силверсливз и его компания занимались строительством огромного терминала Ватерлоо, протянувшегося от Вестминстера через реку, откуда составы шли на запад и юг. Дилижансы вмещали десять пассажиров и развозили их по платным дорогам со скоростью миль восемь в час, а вагоны, грохотавшие по железным рельсам за паровым локомотивом, принимали по сотне душ и гнали под сорок. Именно паровозы доставляли на выставку в Кристалл-Палас гостей со всех концов страны. Провинциалам было бы никак не добраться туда до появления новых поездов.

Это имело еще одно непредвиденное последствие. Железнодорожное сообщение нуждалось в расписании, однако в английской глубинке, несмотря на постепенный переход к Гринвичскому времени, сохранялось и собственное, как повелось при Стюартах. В таких условиях составление расписаний оборачивалось путаницей, и потому провинции впервые за всю историю начали переходить на единое лондонское время. Паровоз привносил в королевство порядок.

Силверсливз порядок любил: тот означал прогресс и благоденствие. «Все зависит от машин», – убеждал он жену. Новые железнодорожные линии, протянувшиеся от Юстона, уничтожили целые районы трущоб. «Всех тамошних жителей переселят», – расписывал он. И даже предсказал, что настанет день, когда многие простолюдины, которым не обязательно жить по соседству с местом работы, поселятся в новеньких чистых пригородах и будут пользоваться железной дорогой ежедневно. Еще смелее он фантазировал о центре Лондона. Население росло, и по выходным весь район от Вестминстера до центра стоял намертво, забитый конными омнибусами – теперь их были сотни – и тысячами кебов и колясок. От Уайтхолла до Банка Англии приходилось добираться час. «Но мы исправим это, если пустим поезда под землей, – заверил жену Силверсливз. – Они пересекут Лондон в считаные минуты. Это лишь вопрос вентиляции и дымоотводов, чтобы люди не задохнулись».