Лондон - Эдвард Резерфорд

В основе лежал каприз. Несколько месяцев назад муж спросил, что подарить ей на день рождения, который отмечался вскоре после дня рождения Папаши, и она пошутила насчет воздушного путешествия. И через пять минут уже выкинула из головы. А три дня назад была застигнута врасплох, когда тот небрежно сообщил: «С воздушным шаром все решено. Летим в субботу утром, если погода и ветер не подведут». И ухмыльнулся: «Ну, если не передумала!» После этого ей было трудно пойти на попятную.

Сестры пришли в ужас. «Что за глупость? Что скажут люди? – раскричались они. – Мэри Энн, зачем ты все время выпендриваешься?» Она взяла с них слово не говорить мужьям. Никто не сказал и Папаше.

Затея вышла очень дорогостоящей. Но все понимали, что это не беда, так как Эдвард Булл наследовал пивоварню. Мэри Энн единственная из дочерей Папаши вышла замуж молодой. Но она была хорошенькая. Стройная, живая, с чудесными карими глазами и белой прядью в каштановых кудрях, весьма ее выделявшей, она обладала изяществом и стилем, которых недоставало сестрам. Эдвард Булл, всего на год старше, не нуждался в ее деньгах, хотя Буллы, конечно, предпочитали обеспеченных невест.

Воздушный шар за считаные секунды поднялся на триста, затем четыреста, пятьсот футов, и все ему было мало. Но вот механик убавил темп, и шар присмирел, а Мэри Энн удивленно отметила, что паника начала отступать. Она сумела выглянуть и была вознаграждена великолепной панорамой Лондона.

За минувшие двадцать лет строительство не замедлилось. На южном берегу дома тянулись от Саутуарка до Клэпхема почти непрерывным лоскутом; на севере деревни Челси и Кенсингтон были полностью поглощены чередой типовых псевдогеоргианских зданий, а дальше, за Сити, до сих пор высился Ислингтонский лес. И все-таки сверху эти новшества выглядели обрубками пальцев чумазой и многопалой ладошки Лондона, которые вторглись в зеленые пригороды. Лавендер-Хилл оставался душистым полем, большая часть Фулхэма была по-прежнему занята садами и огородами, а сельский ландшафт, что за Риджентс-парком, тянулся до Хэмпстеда.

Лишь глянув вниз, она заметила неладное. Они отправились в путь из расчета, что западный ветер точнехонько пронесет их над югом Лондона до пустошей Блэкхита, где приземлиться не составит труда. Но сейчас Мэри Энн поняла, что выходило иначе.

– Эдвард! Нас сносит к северу!

Так оно и было: плывя над Темзой, они уже достигли Ламбетского дворца. Если так пойдет дальше, им придется искать место для посадки в полях за Ислингтоном.

– И тогда мы точно опоздаем к Папаше, – простонал Булл.

Но Мэри Энн, преодолевшая страх, вдруг несказанно оживилась.

– И ладно! – воскликнула она. – До чего же здорово!

Муж рассмеялся. Он обнаружил, что маршрут дарил им еще одно неожиданное преимущество.

– Смотри, – позвал он, – мы пролетаем прямо над парламентом.

Здания парламента образца 1851 года представляли собой занятное зрелище. Семнадцатью годами раньше некий чин решил привести в порядок архивы старинного английского Казначейства. Обнаружив в пыльных подвалах десятки тысяч аккуратно перевязанных деревянных долговых палочек – рукояток и корешков, иные из которых пролежали со времен Томаса Бекета, он счел за лучшее их спалить. Его прислужники взялись за дело с таким рвением, что подожгли весь Вестминстерский дворец, и тот, за исключением прочного Вестминстер-Холла, к утру сгорел дотла.

Вокруг старого норманнского холла на его месте вырос новый дворец, намного краше прежнего. Лондонец Бэрри отстроил его из медово-бурого камня, Пьюджин создал роскошный средневековый интерьер, и здание гармонично соседствовало с аббатством. Палату общин уже возвели, строительство палаты лордов продолжалось, а на восточной стороне Мэри Энн разглядела котлован для большой часовой башни, которой предстояло вознестись над остальными.

От Вестминстера они поплыли на север, прошли над Уайтхоллом и достигли Чаринг-Кросса. Место, где находились королевские конюшни – Роял-Мьюз, – несколько лет назад полностью расчистили, создав огромную Трафальгарскую площадь с высокой колонной посреди, увенчанной памятником Нельсону. Шар уже был готов пронестись над великим героем флота, но ветер предупредительно сменился и снова понес их к реке.

– А может быть, мы и поспеем к Папаше, – хмыкнул Булл.

Через несколько минут они неспешно пролетели над Бэнксайдом и Саутуарком, в общем и целом держа курс на Блэкхит.

– Смотри, вон пивоварня, – толкнул он жену.

Трудно было ее не заметить. Сам процесс производства пива не особенно изменился со времен, когда дама Барникель колдовала над своими чудовищными чанами у гостиницы «Джордж», но масштаб поражал всякое воображение. Пивоваренный завод Булла был огромен. Квадратная труба его котельной возвышалась над крышами Саутуарка. Главное здание, где запаривали солод, а также варили, охлаждали и сбраживали пиво, насчитывало семь этажей, и его большие квадратные окна самодовольно поблескивали в высоких стенах красного кирпича. В ангарах находились старые массивные чаны, в просторных дворах составляли в пирамиды бочонки, ожидавшие отправки, в огромных конюшнях стояли могучие кони для ломовых телег. И всем заправляли Буллы – энергичные, преуспевающие, надежные, как скала.

Шар проплыл над Кэмбервеллом и теперь летел на восток, пока механик не посадил его с ударом вполне умеренным на Блэкхитской пустоши в полумиле от особняка Папаши.

На твердую почву ступила теперь уже счастливая и возбужденная миссис Булл. Она расцеловала мужа и победно изрекла:

– Уверена, мы будем первыми!

Еще один человек отправился в путь пополудни. Покинув район Уайтчепел в лондонском Ист-Энде, одинокая фигура миновала с востока доки Святой Екатерины, куда прибывали чайные клиперы, и направилась вдоль реки к Уоппингу. Там женщина намеревалась пересечь реку и дойти до Блэкхита. Папашу ждал непредвиденный визит.

Если Уэст-Энд расширялся на протяжении двух веков, то развитие Ист-Энда началось позднее. Сразу к востоку от Тауэра раскинулся Доклендс – район доков. Он тянулся вниз по течению через Уоппинг и Лаймхаус туда, где большой изгиб реки образовывал мыс Собачьего острова с просторными бухтами Вест-Индских доков. За чередой доков, начиная с ворот Олдгейт в городской стене, всегда располагались скромные поселения: сперва Спиталфилдс, где собирались гугенотские шелкопрядильщики, далее – Уайтчепел, Степни, Боу и Поплар. Но нынче все они слились в неряшливый и кое-как застроенный пригород, образованный доками, мелкими заводами, потогонными мастерскими и убогими улочками с особой общиной на каждой. В Ист-Энде обычно селились нищие иммигранты. И мало кто из них был беднее последней партии, хлынувшей на улицы Уайтчепела, – ирландцев.

Ирландцы жили в Лондоне всегда. Их община – в основном рабочие – с прошлого века благополучно существовала в трущобах района Сент-Джайлс к западу от Холборна. Но это было ничто по сравнению с волной иммиграции последних семи лет.

Ее причиной, насколько понял ныне западный мир, была нехватка одной-единственной сельскохозяйственной культуры. Ирландцы, многочисленные и жившие довольно плотно на не самых плохих угодьях Европы, бо́льшая часть которых принадлежала отсутствовавшим английским лендлордам, кормились весьма питательным американским корнеплодом – картофелем. Когда после нескольких удачных лет случился неурожай, ирландцы столкнулись с внезапной и ужасной катастрофой. А когда все меры оказались тщетными, перед ними встал суровый выбор: эмигрировать или умереть. И вот начался великий и страшный исход, от которого Ирландии было не оправиться больше полутора веков. Люди потянулись в порты Америки, Австралии, Англии. И в Лондон, конечно. Крупнейшая в Лондоне община обосновалась в Уайтчепеле ради работы в соседних доках. Незваная гостья Папаши как раз шла с улицы, преимущественно населенной ирландцами.