Бригада (1-16) - Александр Белов

другой — оставив за собой право контроля и даже наказания провинившихся, А хозяйство — после московских-то углов было огромное...

Ванька же вписался в курортную жизнь сразу. Эх, хорошо быть ребенком! Только вот баловали его тут почем зря. Да, еще здесь были кошки. Рыська и Марыська. Обе рыжие и достаточно нахальные. Поначалу нахальные. Ванька быстро их поставил на место, пару раз чуть не задушив в объятиях:. Теперь большую часть времени Рыська и Марыська проводили в щелях за шкафами, куда ребенок не мог добраться со своей любовью к животным... и водяным пистолетом. А наглые свои усатые физиономии казали миру, лишь по вечерам, когда мальчик под ведомством Ксюши ложился в кроватку в своей детской. Оля специально привезла с собой книжку с теремками и колобками, Хотела, чтобы Ванька слушал русскую речь.

Обязанность читать мальчику вслух Оля возложила, когда не делала этого сама, на Ксюшу. .

«...С этих пор братья стали жить вместе, под одной крышей. Вот и все, что мы знаем про трех маленьких поросят — Ниф-Нифа, Нуф-Нуфа и Наф-На-фа...», — читала она Ивану перед сном с неистребимым хохляцким акцентом...

—        Ну, ты понял сказку про трех поросят? — спросила сына на другой день Оля. Ванька насупился и кивнул. — Ну, о чем она?

—        Вок ляки озе... — «Волк лапки обжег», — поняла Ольга и захохотала, как сумасшедшая, хотя у малыша глаза были на мокром месте от сочувствия бедному волчку, которого доконали злые поросята.

А когда она описала эту сцену с Иваном Максу, приглашая посмеяться, тот сказал без тени улыбки, что вообще-то это сказка о наезде на трех поросят. Смешного здесь ничего нет. Просто они хорошо подготовились к накату. И правильно организовали охрану...

И только после этого позволил себе сдержанно усмехнуться, давая понять, что это шутка. «Кто бы мог подумать, Макс способен шутить, у него есть чувство юмора! Кто бы мог подумать?», — удивилась Оля.

Вечером того же дня Макс удивил Олю еще раз. Она была в доме, когда услышала доносившееся откуда-то сверху бренчание гитары. Это был не какой-то из американских стилей, что было бы естественно, а наш дворовый, родной бой, сотни раз слышанный в детстве. В свое время сколько она ни старалась, — при всем том, что училась в музыкальной школе, — ничего похожего воспроизвести так и не смогла.

Она пошла на звук, на крышу особняка, служившую одновременно солярием. Макс, сидя в одном из шезлонгов спиной к ней, очень серьезно, как все, что он делает, пел... Даже не пел, а словно говорил сам с собой:

А потом до утра можно пить и гулять, Чтоб звенели и пели гитары, И спокойно уснуть, чтобы не увидать Во сне кошмары, мусоров и нары...

«Надо же, — подумала Оля, — Макс еще и на гитаре играет! Вот уж не ожидала... Вот только ни голоса, ни слуха!»

Она подошла и устроилась на соседнем шезлонге. Но Макс, не допев Высоцкого до конца, отставил гитару в сторону... Вот вечно он такой — на все пуговицы застегнутый!

Некоторое время они сидели молча, глядя на океан, серебрившийся вдали... Потом Оля, чтобы не молчать, спросила, откуда у него такой большой шрам от ожога на спине. Его она заметила, когда Макс, выбравшись из бассейна со своей панамой, снял майку.

—        Горел в бээмпэ под Кандагаром, — неохотно объяснил охранник.

—        Расскажи, — попросила Оля.

—        Да что рассказывать... Подорвались на мине, дверь заклинило, мы все задохнулись от дыма там, как крысы на сковородке вертелись... — Он тяжело вздохнул. — Ребята снаружи ломом открыли люк, вытащили нас... Я один из пятерых выжил.

—        Как же ты потом?

—        Клаустрофобия у меня была... И ожог, двадцать процентов тела... В Центре реабилитации пришлось поваляться-Вылечили...

Он встал и, взяв гитару, аккуратно положил ее на свой шезлонг.

—        Ты извини, Оль, я пойду... — видно, разговор давался ему нелегко, так сильно он был расстроен. — Ты первая, кому я об этом рассказал... До завтра, — и он направился к ведущей в дом лестнице.

А Оля подумала, что зря он так все в себе носит. Добром это не кончится. Иногда нужно выговориться, расслабиться...

Из всех развлечений, после купания в океане, больше всего Оле здесь нравился аквапарк, тот, что был неподалеку от Фламинго-парка. Он, видимо, был не самым большим в Майами, зато здесь было как-то очень уютно и, одновременно, захватывающе. Оле самой очень нравилось скатываться по водяным горкам, пока Ваня с няней катался в лягушатнике, где все было «как у больших», только в уменьшенном виде...

Оля с дикими криками спускалась по спиралям, вместе с Максом на двойном надувном круге они ухали вниз по двускатному желтому желобу, который потом возносился вверх, и лишь после нескольких динамичных, колебаний вверх-вниз круг с седоками застывал в нижней точке равновесия. Были там и черные закрытые трубы, где по стенкам светились тусклые лампочки, а ты не мог понять, куда и в каком точно положении несешься.

Но самой восхитительной и ужасной была водяная горка под названием «камикадзе». Она представляла собой широкую, почти вертикально закрепленную пластиковую трубу с загнутым кон-цом-отверстием, направленным в сторону бассейна... Человек-снаряд в ней набирал такую скорость, что, вылетая из нее, плюхался в бассейн, пролетев несколько метров по воздуху.

Оля спускаться здесь не решалась. И только иногда смотрела, как это делает Макс. Он же в каждый их приезд в аквапарк обязательно скатывался по «камикадзе» несколько раз, хотя и признавался потом, что после каждого спуска у него все тело болит и постанывает.

С этим самым «камикадзе» вышла уморительная история. Как-то раз, когда они с Максом стояли на берегу детского бассейна и наблюдали за радостно плескавшимся Ванькой, что-то обсуждая между собой, к ним подошла полная брюнетка в бикини и на чистом русском языке простодушно поинтересовалась:

— Ребят, а где здесь, говорят, самая большая горка? Кикабидзе, кажется, называется.

Оля в ответ прыснула, но Макс серьезно объяснил, где эта самая «кикабидзе». С тех пор они и между собой только так эту страшную горку называли.

Сегодня Оля почти решилась на «ки-кабидзе», но Макс ей запретил. Перед Сашей он головой отвечал за Элину и Ванину безопасность. Эту горку же безопасной мог назвать лишь совсем безбашенный человек.

—        Ну, Макс, честное слово, я же уже никогда не решусь, только сегодня, — просила Оля, не вполне уверенная, что и сегодня-то решилась бы, даже