2666 - Роберто Боланьо

Штудента, тоже просто болтали, лишь бы услышать свой голос и убедиться, что никто их — пока — не повесил.

В течение нескольких дней Арчимбольди ходил и думал, что Германия более всего нуждается в гражданской войне.

Он абсолютно не верил в то, что Биттнер, который, естественно, ничего не смыслил в литературе, опубликует его роман. Бенно нервничал, у него пропал аппетит. Он практически не читал, а то, что читал, его так будоражило, что, едва открыв книгу, он тут же ее закрывал, ибо начинал дрожать и чувствовал непреодолимое желание выйти на улицу и походить. Любовью он продолжал заниматься, хотя временами, прямо посреди акта, уносился на другую планету, на заснеженную планету, где заучивал наизусть тетрадь Анского.

— Ты где? — спрашивала Ингеборг в таких случаях.

Даже голос любимой женщины доносился до него словно бы издали. Прошло несколько месяцев, ответа он так и не получил — ни отрицательного, ни положительного; тогда Арчимбольди сам пошел в издательство и попросил пустить его к Микки Биттнеру. Секретарша сказала, что господин Биттнер сейчас занимается импортом-экспортом товаров первой необходимости и его достаточно затруднительно застать в редакции, которая продолжает быть его издательством, естественно, — хотя он туда практически не заходит. Арчимбольди, тем не менее, продолжил настаивать и в конце концов получил адрес нового офиса Биттнера в предместье Кельна. В районе старинных фабрик девятнадцатого века над складом большегрузных товаров находился офис новой компании Биттнера; впрочем, там он его тоже не застал.

На его месте сидели три ветерана-парашютиста и секретарша с волосами, окрашенными в платиновый цвет. Парашютисты проинформировали его, что Микки Биттнер сейчас в Амстердаме, заключает сделку о доставке партии бананов. Затем все расхохотались, и Арчимбольди не сразу понял, что смеются над бананами, а не над ним. Затем парашютисты заговорили о кино, которым очень увлекались, и секретарша тоже увлекалась, а еще они спросили Арчимбольди, на каком фронте он был и в каком роде войск, на что Арчимбольди ответил, что на востоке, только на востоке, в пехоте на конной тяге, хотя в последние годы ни разу не видел ни мула, ни лошади. Парашютисты же, в противоположность ему, сражались всегда на западе: в Италии, Франции, а один — на Крите; и у них был этот космополитический лоск ветеранов Западного фронта: выглядели они как завсегдатаи игорных домов и вечеринок, ценители хороших вин, люди, что входили в бордель и знали всех шлюх по имени, — словом, вид, который был совершенно противоположен тому, что отличал ветеранов Восточного фронта: те больше походили на живых мертвецов, зомби, обитателей кладбищ, солдат без глаз и ртов, но с членами, подумал Арчимбольди, ибо пенис, сексуальное желание, к несчастью, — последнее, что покидает человека, а должно быть наоборот, но нет, человек продолжает трахаться, трахать себя или других, что в конце концов оборачивается одним и тем же, причем до самого последнего вздоха: так солдат, оказавшийся под завалом из трупов, под трупами и снегом, вырыл положенной по регламенту саперной лопаткой пещерку и, чтобы убить время, дрочил, все смелее и смелее, ибо страх и удивление первых моментов ушли и остались лишь страх смерти и скука, и вот чтобы избавиться от скуки он и мастурбировал, сначала робко, словно бы соблазняя хорошенькую пастушку или сборщицу фруктов, а дальше все с большей и большей решимостью, пока наконец не удовлетворил себя полностью, и так он просидел две недели в своей пещерке из трупов, экономя еду и ни в чем себя не ограничивая в сексуальном смысле, и неистовые желания эти его не ослабляли, наоборот, казалось, солдат пил собственную сперму или, сойдя с ума, отыскал забытую дорогу к психическому здоровью; и когда немецкие войска контратаковали и нашли его, произошло нечто необычное, подумал Арчимбольди: солдаты, которые освободили его от дурно пахнущих трупов и накопившегося снега, сказали, что откопанный пах чем-то странным, в смысле, от него не пахло ни потом, ни говном, ни мочой, не пах он ни гнилью, ни червями, наоборот, выживший солдат пах хорошо — сильно, да, но чем-то хорошим, похожим на дешевый, венгерский или цыганский одеколон с легким ароматом йогурта, и еще, пожалуй, с легким ароматом корешков, причем доминирующим ароматом был, кстати, не запах йогурта и кореньев, а нечто другое, удивившее всех, кто там был и растаскивал и распинывал трупы, чтобы отправить их с передовой и по-христиански похоронить, запах, который разделял воды, подобно Моисею перед Красным морем, дабы данный солдат, который едва мог держаться на ногах, смог бы пройти — куда, кстати? — да все это знали, в тыл, причем явно прямиком в дом сумасшедших.

Парашютисты были неплохими людьми и пригласили Арчимбольди поучаствовать в одном деле, с которым следовало разобраться прямо сегодняшним вечером. Арчимбольди спросил, когда все закончится, — он не хотел потерять свою работу в баре; а парашютисты заверили его, что к одиннадцати вечера управятся. Так что они договорились встретиться в восемь вечера в баре рядом с вокзалом, и на прощание секретарша ему подмигнула.

Бар назывался «Желтый соловей», и Арчимбольди тут же бросилось в глаза то, что все парашютисты пришли в кожаных черных куртках, очень похожих на его собственную. Работа состояла в том, чтобы очистить часть вагона от груза американских переносных плиток. Рядом с вагоном, стоявшим на дальних путях, они встретились с американцем, тот сначала потребовал деньги, пересчитав их все до последней купюры, а затем предупредил голосом усталого воспитателя детского сада для дебилов, что можно выгружать только из этого вагона, а из других — нет, и что из этого вагона можно выносить только коробки с надписью «ПП».

Он говорил на английском, и один из парашютистов ответил ему на английском: мол, не беспокойтесь. Потом американец растворился в темноте, и другой парашютист появился из темноты с грузовичком с потушенными фарами, а потом они вскрыли замок на вагоне и принялись за работу. Через час все уже завершилось, и двое парашютистов залезли в кабину, а Арчимбольди и третий парашютист устроились сзади в тесноте за коробками. Ехали они по кружным улицам, иногда даже неосвещенным, а потом наконец добрались до офиса Микки Биттнера в предместье. Там их ждала секретарша с термосом горячего кофе и бутылкой виски. Разгрузив добычу, все поднялись в офис и принялись говорить о генерале Удете. Парашютисты, мешая кофе с виски, стали вспоминать исторические моменты, которые в этом случае были также воспоминаниями о собственной храбрости, сдобренными смешками: мол, я во всем разочаровался, меня не проймешь, не надуришь, я знаю человеческую природу, это беспрерывное столкновение воль, а мои воспоминания об