Физиогномика и выражение чувств - Паоло Мантегацца

2. Закон противоположности. Некоторые психические состояния сопровождаются известными привычными действиями, которые полезны. Когда нервные центры находятся в противоположном состоянии, является невольное стремление и к движениям прямо противоположным.

3. Закон действий, обусловленных самим устройством нервных центров, независимо от воли, а также, до известной степени, и от привычки.

При всем моем уважении к одному из великих наблюдателей и мыслителей нашего столетия, я нахожу эти три закона неудачно сформулированными и очень неясными. В этом случае Дарвин более чем где-либо обнаружил недостатки своего чересчур аналитического ума. Между тем, сколько людей полагают, что он был склонен к слишком обширному синтезу! Он и обширен, если угодно, но также обширен, как природа, для которой он был таким замечательным толкователем. Первый закон неясно сформулирован: мысль в нем сглажена, не резко очерчена. Что касается второго закона, то было бы проще сказать, что противоположные причины производят и противоположные действия, так как случаи кажущейся противоположности относятся к явлениям симпатическим. Третье же положение, если я не ошибаюсь, вовсе и не заслуживает названия закона. Сказать, что некоторые нервные токи идут в одном, а другие в другом направлении, – значит, ничего не объяснить. Утверждать, что удовольствие вызывает смех, а скорбь – слезы, значит утверждать очевидный факт, а не объяснять его.

Если бы мне позволено было эти три закона, сформулированные Дарвином в готическом стиле, перевести в форму более симметрическую и более приспособленную к способу мышления латинских рас, я выразил бы эти законы так:

1. Существует мимика полезная, оборонительная.

2. Существуют мимические движения сочувственные (симпатические).

Обращаясь после этой краткой критики к деталям работы Дарвина; мы находим настоящие открытия в этой области, предоставленной прежде эмпиризму и гаданию; находим также чрезвычайное богатство частностей. Вот некоторые из них:

Закрытие век защищает глаз; но мы часто закрываем глаза и тогда, когда нам не угрожает никакая опасность: мы их закрываем, например, когда слышим очень сильный и внезапный шум.

Не принимая в расчет такого рода автоматического стремления к самозащите, невозможно было бы понять целую половину мимических движений.

Я часто замечал, что одна и та же или, по крайней мере, сходная мимика сопровождает весьма различные ощущения и волнения. Но это приводит меня прямо к предположению, что между этими двумя различными ощущениями или волнениями есть какие-нибудь общие черты в сопровождающем их центральном акте. Мы еще возвратимся к этому впоследствии, но можем рассмотреть и сейчас некоторые из подобных явлений.

Обыкновенно мы почесываем голову, когда чувствуем какой-либо зуд; но мы делаем тот же самый жест, задумываясь, вспоминая ускользающее слово, или когда желаем выйти из затруднительного положения.

Мы поднимаем верхнюю губу и сморщиваем ноздри, защищаясь от зловония, проникающего вместе с вдыхаемым воздухом до слизистой оболочки; и тот же самый жест у нас выражает презрение к кому-нибудь или отвращение от какого-либо предмета, оскорбляющего наше достоинство или нравственное чувство.

Мы трем себе глаза, чтобы удалить песчинку или мошку, попавшую в глаз и беспокоящую нас; но и желая прогнать какую-либо тягостную мысль, прибегаем к той же мимике.

Кашляют, чтобы удалить слизь, накопившуюся в глотки, гортани и дыхательном горле; но кашляют также и тогда, когда стараются разъяснить свои мысли, найти подходящее слово или выражение, выйти из затруднительного положения, выиграть время. Великий Кавур постоянно покашливал при своих парламентских речах.

При падении протягивают руки вперед (если успеваем); но тоже самое делают, падая в шутку на подушку или на постель, при этом нельзя, конечно, ушибиться.

Мы отклоняем голову от горящего факела или от рук очень возбужденного собеседника; но мы делаем такой же жест, когда хотим выразить, что мы далеки от предложения, которого принять не можем.

Мы закрываем глаза перед какою-либо ужасной сценой; но то же самое делаем и в темноте, когда наше воображение рисует нам какую-либо ужасную картину.

Анализируйте внимательно эти факты, и вы сможете их истолковать все: это или мимика чисто оборонительная, или мнимо-оборонительная от воображаемой опасности, или же– симпатическая, зависящая от волнения, аналогичного с тем, которое вызывает оборонительные жесты.

Многие мимические движения мы не относим к оборонительным только по своему незнанию биологии. Так, Дарвин удачно объяснил, что при плаче сокращение круговой мышцы век защищает деликатный орган зрения от прилива крови. Когда кусают себе губы или какие-либо другие части тела, раздирают тело, вырывают себе волосы, то, по-видимому, в вульгарном смысле, только прибавляют себе к одной боли другую; между тем как, на самом деле, такие самоистязания служат отвлечением для важнейших нервных центров и предохраняют мозг от серьёзной опасности при очень сильных скорбных душевных волнениях и переживаниях.

Дарвин сознается, что он не усматривает полезности дрожания при страхе. По моим же экспериментальным исследованиям боли, я нахожу это дрожание чрезвычайно полезным, так как оно ведет к развитию тепла и согревает кровь, которая под влиянием страха может слишком охладиться. Я полагаю, что можно объяснить и то, почему при сильной боли от прикосновения или при общей повышенной чувствительности мы перестаем дышать, или дыхание делается спазмолическим: мы таким образом вызываем легкую анестезию нервных центров, отчего боль и делается более сносною.

Наконец, рыдания, шумное выражение скорби, различные стоны могут быть полезны в том отношении, что вызывают сочувствие в окружающих, которое может принести нам помощь. Это бывает также и у животных, как я в этом убедился по собственному опыту в Америки, относительно быка и одного маленького попугая (Canurus monachus).

Оборона и симпатия, управляющая всей мимикой, у животных всегда более автоматичны, чем у человека, и более автоматичны у ребенка, нежели у взрослого. Эта разница присуща не только мимики, но и всем вообще актам психической жизни. Sphynx macroglossa едва только вылупится из куколки, как уже летает над цветами и в совершенстве выполняет все движения, необходимые для того, чтобы держаться на воздухе и собирать мед с цветов. Наоборот, нам, сынам Прометея, сколько нужно труда, изучения, опытов, – хоть бы для того, чтобы научиться прямо подносить ложку ко рту! Жеребенок тотчас при рождении бегает и скачет, а для нас нужны месяцы и годы, чтобы научиться ловко надеть себе пару перчаток.

Однако же, у животных мы находим и такого рода мимику, которая не может быть отнесена прямо к оборонительной и зависит от атавизма, а, следовательно, относится к симпатической мимике.

Дарвину принадлежит заслуга собрания и истолкования фактов подобного рода. Собака, прежде чем уляжется на ковре, поворачивается нисколько раз и топчется своими передними лапами, как бы для того, чтобы примять траву и приготовить для себя удобное место. Точно также, кошки боятся замочить свои лапы, может быть потому, что прародители их произошли на сухой почве Египта, и оттого они имеют стремление присыпать песком или землею всякое влажное место. Дочерям Дарвина удавалось заставить котенка делать такого рода движения посредством добавления воды в стакан, находящейся за его головою.