Примкнуть штыки! - Сергей Михеенков

113-я с боями отходила от самой Десны. Командир дивизии генерал-майор Пресняков отводил свои потрёпанные полки на запасные позиции. Зачастую это были окопы войск Резервного фронта, бежавших или спешно переброшенных на другие участки. Бойцы торопливо поправляли ровики и траншеи, на свой лад приспосабливая их к обороне, огнём стрелкового оружия и ПТО[1] встречали танки и пехоту 57-го моторизованного корпуса генерала Кунтцена. Оборона держалась день-два. Потом её обрабатывали 150-миллиметровые гаубицы и эскадрильи «юнкерсов», танки и мотопехота обходили с флангов, а мотоциклисты оказывались в тылу, на дорогах и бродах, обстреливали из пулемётов обозы, перехватывали одиночные машины, парализуя подвоз. И, чтобы не попасть в окружение, Пресняков отдавал командирам полков приказ на отход. Начинался изнуряющий марш на восток, иногда переходящий в бег, беспорядочный и губительный, при котором, как правило, списочный состав батальонов таял гораздо стремительней, чем во время отражения танковых атак. Мотоциклисты, самокатчики и парашютисты противника оказывались впереди, атаковали на марше и на бродах и буквально истребляли устало бредущие роты. В этих обстоятельствах отступающие бросали тяжелое вооружение, технику и всё то, что обременяло бег. После Десны дивизия оборонялась по фронту Суборово – Дяглево – Желны. Кунтцен ударил в лоб, предполагая, что оборона русских не выдержит и распадётся при первом же соприкосновении с его авангардом. Противотанковые батареи Преснякова сожгли несколько танков, которые яростно атаковали вдоль большака на Суборово и Борок. 113-я была обречена. Она дралась в одиночку, без поддержки танков и авиации. Однако Кунтцен, встретив серьёзное сопротивление, пошёл медленнее и осторожнее. Пресняков, используя принцип эластичной обороны, отошёл к Занозной и там провёл перегруппировку. Сильно потрёпанные полки и артдивизионы были собраны в кулак и расположены на заранее подготовленных позициях. Бойцы углубили окопы. Ждать пришлось недолго. Ещё подходили, подтягивались к новому рубежу оборону дивизии арьергардные отряды и отставшие, а на Варшавке и окрестных параллельных просёлочных дорогах уже появились мотоциклетные группы и танки. 113-я снова приняла бой. Потеряв много людей и техники, дивизия и на этот раз вырвалась из окружения и через несколько дней стала сосредоточиваться у Боровска, заняв участок Можайского УРа. Боровский участок своим левым флангом выходил к сёлам Ильинскому и Юрьевскому. К тому времени там уже окапывались и маскировали свои окопы курсанты подольских училищ. Остатки же арьергардов, наполовину уничтоженных, плутали в лесах вдоль Варшавского шоссе до самой зимы. Другие же вышли сразу, воспользовавшись неразберихой на дорогах – где наступающие немецкие части, где отступающие русские, не понять, – и тем, что к тому времени противник ещё не закрыл коридоры и не создал сплошной линии фронта.

Один из таких отрядов и вышел в эту ночь на позиции передового отряда.

Лошадей через Угру артиллеристы пустили вплавь, а орудия переправили на плотах. На окраине Палаток разобрали баню, связали два плота и благополучно переправили на них всю матчасть и раненых, а также передки со снарядами. Переправу начали ещё с вечера. Немцы наблюдали за артиллеристами с насыпи в бинокли. Дали ещё несколько очередей из пулемёта. Пули стегали по воде и берегам. Расстреляли ленту и затихли. Разведчики помогли артиллеристам выкатить орудия и передки на берег и повели по лесной дороге на восток параллельно шоссе. Прошли несколько километров и неожиданно напоролись на немецкий заслон. Разойтись было уже невозможно. С ходу атаковали. Немцы, накануне пережившие хорошо организованную контратаку курсантов и десантников, тут же ответили огнём. Завязался бой. Артиллеристы развернули орудия, дали залп, по нескольку выстрелов на ствол. Загорелся танк, перекрывавший дорогу. Образовалась брешь, занятая только пехотой, и атакующие устремились в неё. Немцы тоже не дрогнули, и дело дошло до рукопашной, в результате которой прорывающиеся из окружения буквально раскромсали штыками, прикладами и сапёрными лопатками тонкую цепочку заслона. Многих в той схватке потеряли, но всё же пробились и вскоре вышли на позиции второго курсантского взвода.

Полуротой уцелевших бойцов командовал коренастый старшина, похожий на председателя колхоза, в котором дела шли из рук вон плохо, да вдруг земля и уродила… Старшина радовался, что таки вывел людей, не погубил доверившихся ему бойцов и вытащил из-под огня раненых. Матерился, деловито устраиваясь на новом месте, то и дело окликал какого-то Близнюка:

– Близнюк! Артиллеристов позови! Скажи, Кондратий Герасимович зовёт.

– А где их искать? – ворчал в ответ измученный усталостью и недосыпанием боец небольшого роста в обгорелой шинели не по росту.

– Ищи, ищи, Близнюк! – шумел повсюду старшина.

Артдивизион, в котором было несколько офицеров, тоже подчинялся этому старшине, радостно суетившемуся среди своих бойцов и повозок чудом вырванного из окружения обоза.

– Близнюк, ёптать, куда ты задевал мой сидор?

Вещмешок старшины вскоре обнаружился едва ли не на нём самом. Весь обоз, и даже легкораненые, дружно смеялись. Смеялся и сам старшина. И тут же, чтобы прервать это внезапно образовавшееся во вверенном ему подразделении легкомыслие, распорядился осмотреть раненых и по необходимости сделать перевязки особо нуждающимся.

– Близнюк, как там лейтенант?

– Да что лейтенант… – как-то обречённо-нехотя ответил Близнюк и отвернулся.

– Ты мне, Близнюк, смотри… На меня, говорю, смотри. Смело, как в прицел. Понял? За лейтенанта мне, ёптать, головой… Понятно?

– Понятно. Чего ж не понять. Только что ж я… Я не хвершал. – В голосе Близнюка та же обречённость и усталость, что и минуту назад.

Лейтенант, командир роты, лежал на повозке, на еловых лапках. Лапок под низ настелили толстым слоем, чтобы не так сильно трясло в дороге. Глазами, полными страдания и боли, он неподвижно смотрел прямо перед собой. Глаза его были раскрыты широко, и в них горел уже нездешний огонь. Как будто лейтенант уже видел того, кого хотел увидеть теперь и от кого, единственного, ждал избавления от всех своих страданий. Лейтенант был примерно одних лет с Воронцовым. Видимо, только что из училища. Гимнастёрка новенькая, ни разу не стиранная. Лоб бледный, в горячечной испарине. Впалые щёки обмётаны реденькой недельной щетиной, которая уже начала формироваться в юношескую бородку. Такие лица Воронцов видел на репродукциях с картин дореволюционных художников, изображавших молодых монахов и монастырских послушников. Под голову бережно, видать, рукою Близнюка, подоткнут сложенный подушкой ватник.