Тебя убьют первым - Анна и Сергей Литвиновы

– Веди на свою улицу Янгеля, – сказала я.

В конце пешеходной улицы мы повстречали Радия и Елену. Они выходили из сувенирного магазина, и при взгляде на них мне сразу подумалось: они теперь пара.

Они улетали из Кзыл-Орды сегодня. Она – с пересадкой в свой Питер. Он – в Белокаменную. «Неужели, – мелькнуло у меня в голове, – и они тоже расстанутся навсегда? И больше никогда не встретятся? А ведь у них по жизни остается совсем мало времени, чтобы побыть вместе».

Но даже в тот момент я, конечно, предположить не могла, что эта мимолетная встреча – миг, когда я видела «дядю» Радия в последний раз.

Все жилые здания на Байконуре строились в шестидесятые-семидесятые. Максимум в начале восьмидесятых. Наступивший капитализм не оставил здесь никакого следа. Зато и дома все похожи один на другой: панельные малогабаритные хрущевки и брежневки.

Мы прошли мимо забора огроменной электростанции с высоченными трубами и градирнями. Вечерело. Во двориках сушилось белье, носились дети – в основном казахские.

Подъезд, где проживал гражданин Корчнев, как и почти все тут, был раскрыт настежь. Внутри пахло кошками и сыростью. Мы поднялись на третий этаж.

Денис позвонил в дверь квартиры номер девять. Потом постучал. И – меня охватило чувство дурного дежавю: дверь медленно, сама собой, отворилась.

– Есть кто живой? – крикнул мой кавалер в пустоту.

Молчание было ему ответом. Он сделал шаг внутрь.

– Прошу тебя, Денис! Не надо. Уйдем.

Но он все равно, упрямый, вошел – и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

По планировке квартира была точно такая же, как та, которую снимал мой возлюбленный – только гораздо более запущенная и советского стиля.

Зато ориентироваться оказалось просто.

Денис двинулся на кухню. Я за ним. А там, в окружении полулитровых пластиковых бутылей пива, пустых, початых и полных, на полу, в луже пива и крови лежал одетый в ковбойку пожилой человек. И горло у него было перерезано от уха до уха.

Точь-в-точь как давеча у Талгата.

Дальше какой-то отрезок времени совершенно выпал у меня из памяти. Кажется, я кричала, а может, билась в руках Дениса, и он выталкивал меня на лестничную площадку – а потом на нее же вышла соседка, полная казашка, и увидела, как мы выходим из квартиры – и тут уж сбежать было никак нельзя.

Потом приехала полиция.

А еще через час мы, во второй раз за день, оказались в ментовке.

* * *

– Там страшные дела творятся. Страшные, – убежденно сказал мой собеседник. Как ни странно, это был тот самый штатский, что шутковал в отделении полиции, находившемся на космодроме, насчет моей диверсионно-шпионской работы. Теперь он представился: «Капитан ФСБ Кирилл Бараев».

– Мы давно их, я имею в виду Главкосмоупр, хотим на крючок подцепить. Хищения там многомиллиардные. Выводят деньги за границу, сами сбегают, если жареным запахнет. Теперь, значит, свидетелей стали устранять. Разворошил, похоже, этот ваш Талгат осиное гнездо.

У меня прямо чуть с языка не сорвалось: «А вы откуда знаете?» – потеряла я за время жизни вольняшкой нюх коренной зэчки. Забылись главные принципы: не верь, не бойся, не проси. И ни в чем не признавайся, ничего не подписывай, ни о чем не рассказывай. Ни о чем. Как во вражеском плену: арестованный может назвать лишь имя и номер своего полка.

Но, впрочем, капитан Бараев сказал:

– Не надо делать вид, что вы не понимаете, в чем дело. – И оказался столь любезен, что пояснил: – Смежники из МВД компьютер Талгата изъяли. А там последние письма от него – некоему Рыжову из вашей группы ушли, Иноземцеву – это ведь родственник ваш? – а при них ссылка на видеофайлы замечательные. Только не говорите, что вы их не посмотрели. Посмотрели-посмотрели, потому и в «усыпальню богов» полезли. Скажете, нет?

Я упорно молчала. Не верь, не бойся, не проси. И не открывай лишний раз рта с вертухаями.

– Но дело против Главкосмоупра – вопрос будущего, – продолжал разглагольствовать он. – А пока мы со смежниками два убийства расследуем. Талгата Садыкова и гражданина Корчнева. Поэтому я и вас спрашивать буду об убийствах, а не о махинациях и хищениях. Итак, все по порядку. Когда вы прибыли на Байконур? – И началась тягомотина, я уже подобное проходила, когда одинаковые вопросы задаются в чуть различных формулировках по три-четыре раза. Только сейчас, в отличие от моего первого дела с подброшенными наркотиками, не было изначально явного обвинительного уклона, и меня вроде бы не старались специально закрыть – хотя кто его знает?

Когда меня наконец выпустили, было совсем темно. Я медленно побрела по проспекту Абая в сторону гостиницы. Не успела дойти, позвонил Диня:

– Ты где?

– На свободе с чистой совестью.

Он помолчал.

– Сегодня я твоих провожаю – везу в Кзыл-Орду.

– Хорошо.

– Вернусь поздно ночью. Точнее, под утро. Часов в шесть, если будет все в порядке с дорогой. Посплю и… Увидимся?

– Может быть.

– Позвоню завтра в двенадцать.

В отеле я зашла к деду Владу. Он весь был на нерве:

– Радьку забрали! Сидит в ОВД, дает показания! Меня тоже выспрашивали: о Талгате, об их отношениях с Радием. И Елену тягали.

– И меня опрашивали. Ничего страшного, я думаю.

Я рассказала, что поменяла свой завтрашний билет на поезд и остаюсь на Байконуре еще на сутки. Зато, обрадовала деда, поеду не к себе в М., а в Москву. И попрощалась с ним до встречи в Первопрестольной.

А Радия Ефремыча так и не дождалась. Отраженным светом передала ему привет через деда Влада, а потом приняла ответный – через Дениса, который их благополучно проводил.

И больше живым его так и не увидела.

* * *

Описание того, что было со мной на Байконуре дальше, возможно, заинтересовало бы эротоманов. Или читателей любовных романов.

Оттого, что все было в последний раз, – я не могла об этом не думать, хотя все время надеялась, что случится иное – чувства наши приобретали особенную остроту и глубину. В двенадцать дня в субботу Денис заехал за мной в гостиницу и отвез к себе. И мы не выходили из его квартиры до двенадцати ночи, только что пиццу заказывали.

Я спросила его, не имеет ли смысла по пути в аэропорт посмотреть город Кзыл-Орду, он буркнул: «Нечего там делать». И мы оставались в постели до последнего момента, пока уже не надо было, чтобы успеть на рейс, нестись и мчаться.

Кзыл-ординский аэропорт, казалось, прямиком вынырнул из конца восьмидесятых. На парковке висели выцветшие плакаты социальной рекламы на казахском языке: какие-то роскошные чуваки и чувихи в расписных халатах, и слоган: «Жыр елi – сыр елi».

– Это что? – спросила я у Дениса.