Замешательство - Ричард Пауэрс

– Высокоэффективный стажер – тот, кто хорошо реагирует на обратную связь, – может получить улучшение состояния на несколько недель.

Он разъяснил подробности. ИИ, контролирующий сканирование, должен был сравнить паттерны коннективности в мозге Робина – его «спонтанную мозговую активность» – с предварительно записанным шаблоном.

– Затем мы будем воздействовать на эту спонтанную активность с помощью визуальных и слуховых сигналов. Начнем с применения композитных паттернов людей, которые достигли высокого уровня самоконтроля за годы медитации. Затем ИИ будет натаскивать его с помощью обратной связи – сообщать, когда он близок к шаблону, а когда далек.

– Как долго длится обучение?

– Иногда мы видим значительное улучшение всего после нескольких сеансов.

– А риски?

– Я бы сказал, ниже, чем в школьной столовой.

Я подавил вспышку гнева. Но он заметил.

– Тео. Простите меня. Стоило придержать язык. Нейронная обратная связь – это вспомогательная процедура. С его мозгом произойдет лишь то, что он научится делать сам, путем размышлений, сосредоточенности и повторения.

– Похоже на чтение. Или школьный урок.

– Верно. Только быстрее и эффективнее. Наверное, даже веселее.

При слове «веселее» на лице профессора появилось странное выражение, и чутье подсказало мне: он вспоминает Алиссу. Они вдвоем провели много времени вдали от цивилизации: сидели неподвижно, рядышком, и просто смотрели на птиц.

«Их не всегда узнаешь по особым приметам, – объясняла Али до того, как скука заставила меня отказаться от наблюдения за птицами. – Их узнаешь по форме, размеру и ощущениям. Их чувствуешь. И, как говорится, ловишь кайф».

– Марти, спасибо. Вы бросили мне спасательный круг.

Он отмахнулся.

– Давайте сперва посмотрим на результаты.

Мы расстались у двери кабинета. Когда я протянул руку, профессор обнял меня – неуклюже, боком. На стене позади него висел плакат с изображением лесистого пляжа и словами «Поверхность земли мягка и легко принимает отпечатки человеческих ног; так обстоит и с путями, которыми движется человеческий ум»[8].

Я доверил травмированного сына карьеристу-нейропсихологу, любителю наблюдать за птицами, который все еще питал теплые чувства к моей покойной жене и украсил свой офис дрянными плакатами с цитатами Торо.

– То есть как в видеоигре?

Мой сын любил игры, но они также пугали его. Стрелялки с быстрым подергиванием картинки на мониторе или бодрые сайд-скроллеры, где нужно было прыгать в нужный момент, сводили его с ума. Он хватался за них с рвением, а затем в ярости отступал, разбитый в пух и прах. Игры наглядно иллюстрировали иерархичность и конкуренцию, которые правили бал в королевстве его сверстников. Когда виртуальные гонки вынудили его швырнуть мой планшет через всю комнату и я запретил ему играть в эту игру снова, он как будто почувствовал облегчение. Но свою ферму обожал. Он мог весь день напролет нажимать на поля, чтобы получить пшеницу, нажимать на мельницу, чтобы смолоть муку, нажимать на духовку, чтобы испечь хлеб.

– Да, – сказал я. – Немного похоже на игру. Ты попытаешься переместить точку по экрану или заставить музыкальную ноту звучать тише или громче, выше или ниже. Потренируешься, и станет легче.

– И все это – мозгом? Это безумно интересно, папа.

– Ага. Просто с ума сойти.

– Погоди. Это на что-то похоже. Какая-то мысль вертится в голове. – Он взмахнул одной рукой, а другой потер подбородок, предупреждая меня: «Дай подумать». Потом щелкнул пальцами. – Один из твоих миров! Та планета, где жители могут подключаться друг к другу через мозг.

– Это не совсем так.

– Как думаешь, этот сканер мог бы научить меня лучше рисовать?

Вероятно, однажды Карриер до такого додумается.

– Ты прекрасно рисуешь. Они могли бы использовать твой мозг, чтобы научить других людей рисовать как следует.

Робин просиял и побежал за своим портфолио, чтобы показать мне новый шедевр – пресноводную мидию lemiox rimosus. У него в коллекции уже были птицы, рыбы и грибы, и он работал над улитками и двустворчатыми моллюсками.

– Нам понадобится большой стол на рынке, папа.

Я держал рисунок обеими руками и думал: ну разве какая-нибудь терапия может соперничать с этим? Но потом мой мальчик виновато опустил глаза и разгладил лист. Я увидел заломы, оставшиеся от яростной попытки его помять. Робин провел пальцами по бумаге – в жесте чувствовалось раскаяние.

– Хотел бы я увидеть хоть кого-то из тех, кого рисую. Я хочу сказать, по-настоящему.

Я вручил листовки Карриера доктору Липман вместе с тремя статьями, рекламирующими терапевтический потенциал исследования. Она осталась довольна. Робин был взволнован от перспективы рисовать мозгом, как будто пальцами, и мы прожили две изумительно спокойные недели. На протяжении этого времени я вернулся к своим забытым обязанностям и устранил катастрофу в папке с входящими электронными письмами.

На День благодарения мы поехали к родителям Али, которые жили на Западной стороне Чикаго. Послевоенный, тесный тюдоровский особняк по-прежнему был скороваркой, где томились кузены и кузины, питающиеся глюкозой, круглосуточно работал спортивный канал с матчами, которые никто не смотрел, и все ссорились из-за политики. Половина большой семьи Али поддержала кандидата от оппозиции, который готовился к праймериз. Другая половина сохранила верность нашему строптивому президенту, желающему вернуться в мир полувековой давности. К полудню четверга новый указ Белого дома, требующий, чтобы все жители страны всегда имели при себе документы, подтверждающие гражданство или визы, заставил кровных родственников Робина атаковать друг друга, засев в окопах по разные стороны незыблемой линии фронта.

Его бабушка произнесла обеденную молитву в честь праздника. Весь стол сказал «аминь» и начал передавать еду в четырех разных направлениях.

– Никто не слушает эту молитву, вы же знаете, – проговорил Робби. – Мы находимся на скале посреди космоса, и существуют сотни миллиардов скал, которые ничем не отличаются от нашей.

Адель пришла в ужас. Она уставилась на меня, разинув рот.

– Разве так можно воспитывать ребенка? Что бы сказала его мать?

Я не стал говорить ей, что сказала бы ее дочь. Робин выступил вместо меня.

– Моя мать умерла. И Бог ей не помог.

Препирательства стихли, над столом повисла мертвая тишина. Все смотрели