Будь моим первым - Ольга Вечная

— Помогите!! Кто-нибудь!!

— Эй, у вас все нормально? — слышится мужской голос по ту сторону кабинки.

Пользуясь заминкой, я быстро открываю дверку и пулей вылетаю из мужского туалета, на ходу поправляя платье. Несусь что есть мочи к выходу, то и дело спотыкаясь и врезаясь в людей. Наконец оказываюсь на улице и жадно хватаю ртом свежий осенний воздух. Кто-то что-то кричит мне вслед, но я в такой панике, что не реагирую. Бешеная эйфория уступила место ледяному ужасу. Так страшно мне никогда в жизни не было, хотя я боялась часто. При этом я отдаю себе отчет в том, что этот ужас синтетического происхождения, он ненастоящий. Опасность позади, за мной никто не гонится.

Но легче от этого не становится, наоборот! На всех парах я бегу в сторону Енисея и останавливаюсь, только когда достигаю набережной. До моста каких-то сто метров. Конец сентября, и мне дико холодно без верхней одежды. При этом сердце рвется от напряжения, кожа мокрая от пота.

Вокруг никого, ночь, темнота. Я бегу к этому чертовому мосту и плачу без остановки. Спотыкаюсь и падаю. На асфальт, а по ощущениям — на самое дно. Я лежу и плачу, меня колотит, я просто не могу остановиться. Сука, е*учие тысяча кроликов сейчас выпустят клыки и сожрут меня заживо!

Я ведь слышала тот разговор моего отца с Настей. В минуты уныния и апатии именно он первым всплывает в памяти, я запомнила его дословно. Мне тогда едва исполнилось семнадцать. Папа не знал, что я подслушиваю, он делился с Настей по секрету. Он сказал, что я такая же, как мать, это видно. И ничего нельзя сделать. Моя мама… оказывается, моя мама была наркоманкой. Я всем рассказываю, что она попала в аварию, а на самом деле она много лет держалась в завязке, а потом не выдержала и обдолбалась. Будучи беременной мною. Мама не оставила мне выбора, я родилась уже зависимой, в роддоме мне снимали ломку, потому что первые дни я орала, примерно как наша бедная Нина. У мамы случился передоз, меня экстренно достали на месяц раньше. Ее не смогли спасти.

Я этого всего не знала. Росла обычным ребенком. Может, излишне ревнивой и балованной, может, диковатой и своенравной. Но… я никогда не считала себя безнадежной. Наоборот! А потом я попала в опасный переплет, отец помог, поддержал, отомстил. Но сказал Насте, что он не удивлен. Что случившееся — только начало. Им нужно быть готовыми. Я кончу, как мать. Меня бесполезно любить, я принесу только боль.

Я тогда дала себе слово, что докажу ему обратное. Поклялась самой себе, что буду учиться, работать, найду хорошего парня и создам семью. И никогда, ни за что не притронусь к этой дряни. Неужели у меня не получилось?

Силы внезапно заканчиваются, я ощущаю полное безразличие. Разочарование. Безвольно стою на коленях и склоняю голову. Илья утверждает, что Бог всегда с нами. И со мной тоже. Что он любит всех. Что ж, у Господа есть отличная возможность убедить меня в своем присутствии. Я сжимаю ладони и начинаю молиться. Отчаянно, пылко. Перевирая слова, путаясь, но упорно продолжая. Ничего не происходит, мне просто очень холодно и по-прежнему страшно. Лето закончилось, осень в Сибири не щадит маленьких обдолбанных девочек. Хорошо, что я хотя бы в колготках и закрытом платье.

Внезапно я вздрагиваю, услышав чьи-то быстрые шаги, а потом ощущаю прикосновения. Горячие руки обнимают меня, следом на мою спину опускается теплая куртка. От холода зубы стучат.

Мне кажется, это тот же самый бритый мужчина из клуба, который хочет меня накачать наркотой и изнасиловать. Начинаю слабенько вырываться.

— Тихо, тихо, все хорошо, — слышу взволнованный голос. Родной до боли. Щемящей, горькой боли, к которой почти привыкла за полтора месяца дружбы. — Полинка, да что же ты делаешь?! Я чуть не спятил, пока искал тебя. — Обнимает меня крепко, до боли в ребрах. Приятной сладкой боли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его голос. Его. Торопливый, запыхавшийся. Я начинаю плакать и обнимать Ветрова за шею. Быстро нащупываю цепочку. Она на месте. Слава богу, на месте!

Он закутывает меня как следует, а потом поднимает на руки.

— Мы идем в машину, там согреешься, — ставит перед фактом. Его голос звучит отрывисто, резко, спорить с таким — самоубийство.

— Я обдолбалась, мне жутко.

— Да вижу, — говорит он.

— Как ты нашел меня? — обнимаю крепче.

— Сам не знаю. Везучий. — Потом он говорит кому-то, не мне: — Я ее нашел, Олесь, живая. Дальше я сам. Позабочусь, да. Все, до связи. И… дуйте-ка тоже по домам. — Прячет телефон в карман и перехватывает меня поудобнее.

Он все еще запыхавшийся, горячий, как печка. Грудь вздымается часто-часто. Бегал по улицам, искал меня? Просто по улицам! С ума сойти, он точно псих.

Искал и нашел! Это же чудо. Я крепко, изо всех сил держусь за его шею, перебирая пальцами звенья заветной цепочки.

Полина

Мне нравится, что он горячий, вспотевший. Живой, из плоти и крови. Точно не галлюцинация, никаких сомнений быть не может! Нравится жаться к нему и просто дышать запахом его кожи, которого сейчас очень много. Буквально захлебываюсь, впитываю в себя. Поэтому с трудом сдерживаю разочарованный стон, когда мы добираемся до машины. Илья помогает мне сесть на переднее сиденье, занимает место рядом.

Молчит.

Он напряжен, между бровями глубокий залом. Включает печку, подогрев сидений. Он делает все правильно, четко и быстро. Его руки не дрожат, в отличие от моих. Наверное, они никогда не дрожат. Сам же мужчина натянут как струна. Я отдаю себе отчет в том, что не звонила ему, не просила помощи. Он как-то сам появился.

— Любишь ты таскать меня на руках, — хмыкаю, закатив глаза. Это я так выражаю благодарность. Я по-прежнему в его куртке, за которую готова драться. Сиденье приятно греет ягодицы, расслабляет. Меня начинает клонить в сон.

— Ты без приключений не умеешь, да? — спрашивает он в ответ. Но не злится, там другие эмоции. Он их прятал, пока нес меня к машине, и продолжает прятать сейчас, прогревая двигатель и рассматривая мои ноги с кровавыми ссадинами на коленях. Он ничего не комментирует, просто поджимает губы и иногда закрывает глаза, будто проваливаясь в сильные эмоции или неприятные воспоминания.

— Ты бы не мог отвезти меня, — я прочищаю горло, — в какую-нибудь ближайшую гостиницу? Я не поеду домой, — отворачиваюсь. Морщусь от одной мысли, что он доставит меня к отцу. В рваных колготках, перепачканную, еще не совсем в себе. Отец даже не удивится.