Что-то не так с Гэлвинами. Идеальная семья, разрушенная безумием - Роберт Колкер

методы лечения шизофрении, не имея ясного представления о биологии этой болезни. На начальном этапе ученые могли лишь исследовать влияние аминазина на головной мозг и выдвигать предположения относительно болезни, опираясь на полученные данные. Первая убедительная теория появилась в 1957 году. Шведский нейрофармаколог Арвид Карлссон допустил, что аминазин воздействует на симптомы шизофрении, блокируя дофаминовые рецепторы мозга и останавливая тем самым большую часть потока беспорядочных галлюциногенных сигналов. Работы Карлссона сформировали основу так называемой «дофаминовой гипотезы» – предположения о том, что болезнь вызывается гиперактивностью этих рецепторов[34]. Эта гипотеза стала проблематичной с появлением другого нейролептика, клозапина. Он снимает некоторые симптомы шизофрении еще эффективнее, чем аминазин, но действует на дофаминовые рецепторы прямо противоположным образом – повышает, а не подавляет их активность. Объяснение наличия двух одинаково эффективных нейролептиков разнонаправленного действия явно не вписывалось в рамки дофаминовой гипотезы.

Вплоть до сегодняшнего дня практически все рецептурные средства против психотических состояний являются разновидностями аминазина или клозапина. Аминазин и схожие с ним по действию препараты принято называть «типичными» нейролептиками, а клозапин и сходные с ним – «атипичными». Как и аминазин, клозапин может быть опасен: риски резкого падения давления и судорог стали достаточно серьезным основанием для его запрета в США на протяжении более десяти лет. Тем не менее такие препараты стали широко применяться при шизофрении, а великий раскол в психиатрии продолжил усугубляться. На одной стороне – врачи крупных государственных психиатрических больниц, настаивающие на необходимости применения медикаментов при шизофрении, а на другой – психотерапевты, настойчиво рекомендующие психотерапию.

Подобно подавляющему большинству родителей, Гэлвины оказались предоставлены сами себе перед лицом того, что называлось системой психиатрической помощи, и были вынуждены делать выбор из вариантов, оценить которые они не имели возможности. В конечном счете определяющим фактором их решения стали деньги. Дональду было двадцать четыре года, и он уже не попадал в программу медицинского страхования как член семьи военнослужащего. Решать, по сути дела, было нечего. Единственным вариантом для него стала больница в Пуэбло.

Дональд прибыл туда после шести дней, проведенных в тюрьме в ожидании решения об отправке на принудительное лечение. В течение этого времени перспектива оказаться в психушке ужасала его все больше и больше. На первичном приеме при поступлении в больницу он попытался сказать, что прекрасно сознает причину своей попытки принять цианид вместе с Джин: за несколько недель до этого он впервые попробовал мескалин, который, как ему потом сказали, на самом деле оказался ЛСД. Дональд говорил, что в данный момент полностью пришел в себя и позволит жене уйти без каких-либо возражений. По его словам, прежде он был «на таком же взводе» лишь однажды, когда его первая невеста бросила его, но сумел с этим справиться.

Врачи в Пуэбло восприняли слова Дональда с настороженностью. «Следует учитывать психотический эпизод. Диагноз: депрессивный невроз, или психотическая депрессия» – значится в протоколе первичного приема.

На следующий день, во время обхода, Дональд изо всех сил пытался убедить врачей, что он в полном порядке и может обойтись без их помощи. Он не хотел находиться в психиатрической клинике – это стало совершенно ясно. Помимо того, что врачи вовсе были не обязаны ему верить, они не очень понимали, насколько серьезно он болен. Дональд получил новый диагноз: «умеренно-сильный невроз тревожности с признаками навязчивости».

На момент появления Дональда количество пациентов в Пуэбло сократилось с шести до примерно двух тысяч. Однако поскольку больными по-прежнему занималась небольшая горстка настоящих врачей, качество ухода практически не повысилось. В основном пациентов обслуживали санитары – люди с базовыми навыками среднего медперсонала, но часто без медицинского диплома. Их главной обязанностью была раздача аминазина, галоперидола и прочих медикаментов, подменявших собой врачебную помощь. Санитар приносил в отделение мешок таблеток и скармливал их пациентам, часто по собственному усмотрению. «Это было похоже на раздачу угощения», – вспоминает Алберт Синглтон, несколько десятилетий проработавший главврачом больницы.

Дональду прописали тофранил, один из первых антидепрессантов с более серьезными побочными эффектами, чем у селективных ингибиторов обратного захвата серотонина (СИОЗС) эры прозака, и похожий на аминазин антипсихотический препарат первого поколения меллерил, впоследствии выведенный из оборота из-за случаев сердечной аритмии. Спустя несколько недель 15 июля 1970 года согласившегося сотрудничать с психиатрами Дональда отпустили из Пуэбло. Поскольку он прошел курс принудительного психиатрического лечения, тюрьма ему больше не грозила.

Пока он был в больнице, Джин подала на развод.

С возвращением Дональда в родительский дом на Хидден-Вэлли перед Доном и Мими встала дилемма. Должны ли они бросить все и сидеть дома с больным сыном? Или нужно предоставить ему заботиться о себе самостоятельно и продолжать вдвоем разъезжать по мероприятиям Федерации?

По большому счету, особого выбора у них и не было. Федерация стала не только их единственным шансом жить так, как им всегда хотелось. Для семьи она являлась единственным источником доходов. И если Дон с Мими не будут производить должное впечатление (например, Дон начнет ездить в Санта-Фе и Солт-Лейк Сити один, и станет известно, что у них проблемы с больным взрослым сыном, что Дональд живет у них, а его брак развалился), то это вызовет огромное количество дополнительных вопросов, отвечать на которые совершенно не хочется. Поэтому Дон и Мими никогда не задумывались всерьез над тем, чтобы что-то изменить.

Вместо этого они помогли Дональду устроиться на работу в приемную комиссию бизнес-школы в Денвере. Его отправили набирать студентов в Северную Дакоту. За время его отсутствия Дон с Мими смогли пару раз слетать в Солт-Лейк Сити – сначала на торжественный концерт с участием Западного балета, а потом на официальный обед в честь посла Аргентины Педро Эдуардо Реаля с супругой. «Я сидела рядом с консульским работником из Мехико. Они с женой беседовали с Доном на испанском и очень понравились друг другу», – написала Мими матери на бумаге с эмблемой отеля. Далее она с гордостью поведала, что Дон распределил финансовые дотации симфоническому оркестру, балету и другим общественным организациям на общую сумму семьдесят пять тысяч долларов. «Ты можешь гордиться его многочисленными добрыми делами в столь многих областях!» В конце письма Мими упомянула своих девочек: «Мэри и Маргарет очень хотят увидеться с тобой. Они растут так быстро, что этот год может быть последним, когда ты сможешь увидеть здесь у нас всех сразу!!!»

В письме ничего не говорилось ни о госпитализации Дональда, ни о его нападении на жену, ни о разводе, ни о таблетках. Мими не посмела даже обмолвиться об этом.

Поездка Дональда в Северную Дакоту никак не приблизила его к Орегону, где теперь жила Джин. Но он не упустил возможность использовать