Офицер по вопросам информации - Марк Миллз

Он и еще несколько других летчиков отдыхали в саду, слушая граммофонные пластинки, когда высоко над их головой разразилась воздушная схватка. Вскоре стало ясно, что два «харрикейна» получили взбучку от решительной стаи «сто девятых».

Один из «харрикейнов» потянул домой с немцем, повисшим на хвосте; другому повезло куда меньше. С хвостом белого дыма от горящего гликоля, он увернулся от земли и с оглушительным грохотом врезался в склон холма за бухтой Сан-Пауль.

Когда Ральф и другие добрались до места крушения, тут уже были армейские. Они же и нашли бумажник. Стало ясно, что искалеченная фигура в дымящихся обломках когда-то была Грегом Дайером, молодым канадцем, базировавшимся в Хал-Фар. Ральф знал его не очень хорошо, но достаточно, чтобы обратиться к армейскому майору, который дал указание своим людям закопать тело тут же на месте. Парень обогнул полсвета, чтобы вступить в войну, запротестовал Ральф, и он заслуживает почетных похорон, так же как его семья имеет право приехать, чтобы постоять у белого креста на кладбище и воздать ему должные почести, когда война закончится. Семья может поставить свой белый крест, ответил майор, и если Ральф хочет собрать в мешок кости с оставшейся плотью и похоронить их у подножия креста, то у него есть на это пять минут.

Мнения, кто кому нанес первый удар, оказались противоречивы — свидетели, как и следовало ожидать, разделились между армией и авиацией, — но не было сомнений, кому досталось больше. У майора была в двух местах сломана челюсть, и, когда несколько недель спустя улетал с Мальты, он все еще ел через трубочку.

К счастью для Ральфа, офицер из военно-воздушного командования, один из его поклонников, избавил Ральфа от наказания, которое тот, скорее всего, заслуживал. Остальных пилотов карали за куда меньшие проступки, например пьянку в барах Валлетты. Тем не менее дисциплинарному взысканию его должны были подвергнуть, и Ральф был отстранен от полетов, впредь до дальнейшего распоряжения. Это могло считаться божьим даром — но не для человека, горевшего желанием вернуться в небо и еще раз вломить врагу. Единственное утешение было в том, что он получил время окончательно оправиться от ранений, которые могли сказаться на уровне его мастерства в воздухе, за что он заплатил бы жизнью. Когда приходилось работать педалями, многочисленные переломы голеней ему явно не помогали. Но они были куда меньшей помехой для исполнения обязанностей старшего офицера разведки эскадрильи, которые возложили на него на несколько месяцев, прежде чем вернуть его к службе в отделе воздушной разведки. Это компромиссное решение устроило армейских и чертовски раздражало Ральфа, которому приходилось сидеть за столом весь день.

ОВР имел два «спитфайра» со снятым вооружением и объемистыми баками, что позволяло следить за вражескими конвоями, но Ральф летал на «мартин-мэриленде». Как ни странно, он испытывал симпатию к двухмоторному бомбардировщику. Самолет был на удивление увертлив и маневренен и неплохо вооружен, что позволяло Ральфу, если представлялась возможность, выпустить очередь по врагу (что случалось куда чаще, чем у других пилотов «мэриленда»).

Присоединившись к отделу воздушной разведки, он прибавил к своему счету еще две добычи: итальянский гидроплан «кант» в гавани Таранто и всего пару недель назад «сто девятый» над Сицилией — один из шести истребителей, которые налетели на него, когда он изучал Катанийскую равнину. Решимость немцев сбить этот «мэриленд» обрела смысл только на следующий день, когда были проявлены снимки. Они показали, что рядом с аэродромом Джербини была проложена новая полоса, с которой могли взлетать планеры, — подтверждение, что воздушное нападение на Мальту неизбежно.

Эти мрачные новости темными тучами сгустились над головой тех, кто все знал, но не смог повлиять на дух Ральфа; он конечно же не мог позволить, чтобы они мешали его светским обязанностям. Он все так же ездил в Валлетту, чтобы сидеть, упираясь локтями в стойку бара в «Юнион-клаб» (или в другом столь же целительном заведении), и к нему по-прежнему поступали приглашения к обеду во дворец Шара.

С продуктами стало сложнее, но тут всегда можно было промочить горло выпивкой, которой неизменно хватало благодаря глубоким карманам Ральфа. Его отец умер, когда он был еще мальчишкой, и к двадцати одному году к нему перешло небольшое состояние, «достаточное, чтобы покупать нюхательный табак и абсент», как он однажды с юмором сказал Максу. И казалось, он был совершенно счастлив тратить деньги на коллег и друзей.

В тот вечер ему как-то удалось раздобыть два ящика кьянти и шесть бутылок виски «Джонни Уокер». Бог знает, где он их достал (и сколько выложил за них), — несмотря на официальные заверения, черный рынок жил и процветал, — но первый тост вечера был, как всегда, поднят за двоюродную бабушку Энид, за ее благородство, предоставившее им эту жидкую закуску.

— Энид! — орала вся компания, рассаживаясь по местам, вся, кроме мальтийских официанток, которые, возвращаясь на кухню, несли бокалы с красным вином и «бутылку с коричневой жидкостью для шефа».

Тяжелое пьянство было для летчиков-истребителей кратчайшим путем к ранней могиле, но, учитывая нехватку на острове исправных истребителей, почти каждый мог ручаться, что ему не придется вылетать на следующий день. Но если каким-то чудом от них требовалась готовность, то достаточно было несколько минут в ожидании старта подышать чистым кислородом из маски, и происходило чудо — они были готовы разогнать вражескую паутину.

В компании всегда хватало трезвенников и случайных гостей, предпочитавших воздерживаться, но Хьюго был счастлив расслабиться.

— Розамунда предоставила одну из своих женщин-шоферов, так что я могу позволить себе стаканчик… или пять.

Макс и Фредди с удовольствием составляли ему компанию. Ральф был и художником, главным образом акварелистом, — и неплохим, и не собирался позволять, чтобы такая мелкая неприятность, как война, отлучала его от этого ремесла. Этим утром он оседлал велосипед, что часто делал, дабы посетить некий уголок острова. Он тяготел к чиароскуро, чтобы было вдоволь и света и тени, и нашел место, которое устраивало его: покрытый солнечными бликами склон рядом с дворцом Вердаля. Близость летней резиденции губернатора сыграла свою роль в том, что случилось.

Кто-то оклеветал его перед местной полицией, обвинив в подозрительном поведении, и небольшая толпа мальтийцев присутствовала, когда два местных констебля конфисковывали его мольберт. Никто из ухмыляющихся туземцев не выступил в его защиту, хотя кое-кто из них знал его в лицо. От злости у него на глазах едва не выступили слезы, когда он смотрел, как уносят лучшие из его работ.

— Туалетной бумаги становится все меньше, — сказал Хьюго, который никогда не был поклонником раскованного и абстрактного стиля Ральфа.

Каким-то образом такая тональность отвечала настроению вечера. Серьезных тем не избегали, но относились к ним легкомысленно, без того искусственного веселья, которое обычно превалировало в собрании.

Лейтенант, летчик из Южной Африки, за их столом упомянул, что заметил перемену в отношениях к ним со стороны мальтийцев — они стали какими-то кисловатыми. К истребителям всегда относились как к героям, и они привыкли, что в любом месте, где они появлялись, их окружала веселая и шумная толпа мальчишек. Но в последнее время в их криках стала чувствоваться издевка.