Офицер по вопросам информации - Марк Миллз

Хьюго был испуган, слушая это. Ральф, наоборот, симпатизировал мальтийцам.

— Черт возьми, у них есть полное право относиться к нам с раздражением. Они видели, как несколько недель назад прилетели новые спиты, — и чего они добились? В небе увеличилось число самолетов? Нет. Все больше пилотов шляются по Валлетте. Между прочим, местные погибают на своих дорогах.

Он не имел ничего против восхваления артиллеристов и «бедной несчастной пехоты». Упреки не касались моряков, а вот торговцы, приходившие морем, были настоящими героями, в чем он не сомневался, потому что они рисковали жизнью, доставляя на остров припасы, горючее и оружие. Нет, его служба — авиация — несла свою долю вины. Превосходство в воздухе было главным условием выживания Мальты, но как они могли надеяться достичь его, если идиоты, сидящие дома, продолжали рассматривать Мальту как потерянный кусок, едва ли не как свалку для их потрепанных самолетов с никуда не годными летчиками?

Было приятно убедиться, что Лайонел не лежит где-то с Митци. Но совсем не радовало, что журнал действий флотилии лежит на столе открытым как раз на тех страницах, которые имеют отношение к его лодке. Макс передвинулся на стуле, чтобы прикрыть журнал от Лайонела.

— Макс, старина!

— Лайонел!

Лайонел перевел взгляд на Томми.

— Кошка вылезла из мешка?

— Он знает.

— Ну и прекрасно, — пожал плечами Лайонел. — Я думаю, что вечно хранить этот секрет невозможно.

Он был красив — голубоглазый, с соломенными волосами, хотя усы были чуть темнее (и слишком пышные, чтобы относиться к ним серьезно). Лайонел был не так высок, как ему хотелось бы, — не дотянул до шести футов, но знал, что хорошо сложен, гордился длинными ногами и узкими бедрами, считал, что и то, и другое делает его зрительно выше, чем он есть на самом деле.

Это была лишь часть фактов, которые Макс узнал от Митци о ее муже. Она рассказала также, что Лайонел занимается любовью только в темноте, что он обрезан и что оглушительно храпит во сне, как лягушка-бык. Макс не получал никакого удовольствия от этих откровений, он предпочел бы не знать о них. Все, что привносило в характер Лайонела человеческие черточки, мешало возможности смотреть ему в глаза.

Встав, Макс спокойно закрыл журнал и повернулся:

— Я даже не знаю, что сказать. В самом деле печальный день. Ты рассказал Митци?

— Прошлым вечером.

— Как она это восприняла?

Томми издал короткий сухой смешок.

— Что? Мы вынуждены бежать с осажденного острова до того, как он попадет в руки врага?

— Мальта не падет! — Макс поймал себя на том, что говорит с горячностью, которая удивила его самого.

Лайонел не обратил внимания на это заявление.

— Она плохо восприняла эту новость. Ее работа и все прочее… Она считает, что вносит свой вклад в военные действия.

— Я уверен, что в Александрии мы сможем поручить ей цензуру почты.

— Это я и сказал ей, правда, чуть тактичнее.

Макс понимал, что должен улыбнуться вместе с ними — в противном случае его поведение могло броситься в глаза, — но ему хотелось заорать на них. Неужели они в самом деле так слепы? Неужели видят ее такой — миниатюрной женщиной, которая забивает себе голову мужскими делами? Он знал, чем она занималась и как хорошо это делала, потому что порой помогал ей, когда Лайонел был на патрулировании.

По любым меркам это была грустная работа. Погибшие летчики были лишены возможности заниматься своими делами, и эта нагрузка падала на постоянный комитет. В своих кабинетах на нижнем этаже дома на Скотт-стрит они разбирались в личных вещах погибших. Маленькие предметы в память о погибших бесплатно пересылались ближайшим родственникам, более объемистые вещи или пересылались домой за счет семьи, или продавались в пользу Благотворительного фонда Королевских ВВС.

Митци занималась корреспонденцией. Она читала все письма погибших во время пребывания на Мальте и решала, какие из них придержать. Опечаленная вдова не должна найти в почте своего погибшего мужа любовную записку от другой женщины. Митци писала официальное письмо, которое сопровождало отправку домой личных вещей. Многие составляли их чисто механически, но Митци знала, как будут восприняты ее слова — их станут читать и перечитывать, — и старалась, чтобы ее послания были человечными. Независимо от того, был ли погибший командиром авиакрыла или простым стрелком, она искала и опрашивала тех, кто его знал. Какой-нибудь незамысловатой истории, в которой проявится характер человека, было достаточно, чтобы члены его семьи поняли, что прекрасные качества погибшего окружающие ценили до самого конца. Печальное утешение, но все же лучше, чем несколько сухих строк официального уведомления.

— Я просил ее оставаться в квартире в Валлетте до отплытия в Александрию. Рейнольдсы сказали, что найдут ей место в Сент-Джулиане.

— Хорошая идея, — одобрил Томми. — Сейчас это самое безопасное место.

— Она стояла намертво, не хотела слушать доводы здравого смысла. А ей стоило бы оценить мои слова, старина.

— Конечно, — кивнул Макс.

Томми и Лайонел, отправившись проводить Макса до мотоцикла, остановились, чтобы показать ему каменную стену, на которой Байрон выцарапал свое имя, когда останавливался в Лазаретто.

Томми провел пальцем по косым строчкам.

— «Прощай, проклятый карантин, что подарил мне лихорадку и сплин», — протянул он, явно цитируя строчки одной из поэм Байрона. — Байрон не любил Мальту.

— И кто может осуждать его, черт возьми? — пробормотал Лайонел.

На фоне опустошения, царившего на разрушенной базе подводных лодок, Валлетта производила оптимистическое впечатление, хотя никогда за свою долгую историю город не выглядел хуже. Прошло около месяца с того дня, когда здание Оперы рядом с Кингсгейт было разрушено прямым попаданием, но его руины все еще наталкивали на тягостные мысли. Короткая дорога по Кингсуэй приводила к раковине Регент-театра, где в феврале расстались с жизнью более сотни человек, когда во время воскресного карнавала шло представление северо-западной конной полиции. Фредди, преданный поклонник Маделен Кэролл (и других похожих на нее холодных блондинок), накануне вечером потащил Макса смотреть любопытную, однако неутешительную эпопею Де Милля. Нескольким офицерам, которых Макс неплохо знал по совместным возлияниям в «Юнион-клаб», не так повезло с выбором развлечений.

Близость таких событий заставила вспомнить мрачные слова, выгравированные на могиле одного из рыцарей в кафедральном соборе Святого Иоанна, который стоял в двух шагах: Hora Venit ejus, Veniet etua. («Смерть пришла за ними, придет и за тобой».) Возможно, мальтийцы впитывали эту неоспоримую правду с молоком матери, но у них было внушающее уважение качество не обращать на нее внимания. Вот и сейчас они переговаривались о своих делах, слонялись без дела, и Макс чувствовал, что его затягивает ритм улицы, столь нужное противоядие усталой обреченности подводников. Ему следовало спешить, если он хотел успеть на встречу. В разговоре по телефону Айрис сказала совершенно определенно: если он опоздает, ждать она его не будет.