Тэмуджин. Книга 4 - Алексей Гатапов

Долго прикидывали примерные силы у тайчиутов, обсуждали, как расставить свое войско. Выслушав мнения всех и обдумав их про себя, Тэмуджин решил по прибытии на Онон разделить тумэн на три части: две тысячи поставить у киятских куреней и прикрывать ими отход джелаиров, силами пяти тысяч обложить курень Таргудая, чтобы сковать его, не дать развернуться, а остальными тремя тысячами прикрыться от других борджигинских родов – на случай, если кто-то из них попытается прийти на помощь к Таргудаю.

Тысячники, с самого начала не очень обрадованные этому походу, теперь же, когда пути назад не было, втянулись в дело, воодушевились. Глядя на них, Тэмуджин догадывался, что они загорелись возможностью, как обычно в походе, под шумок отхватить себе какую-нибудь добычу, угнать кое-что из многочисленного тайчиутского скота. Да и пополнить свои отряды старыми подданными Есугея-нойона для каждого из них было не лишним.

На совете тысячники сидели веселые, возбужденные, хотя и не пили архи (Тэмуджин призвал всех воздержаться от питья крепкого). И, к удивлению Тэмуджина, все они теперь были уверены в благополучном исходе дела. Когда он рассказал им о своей задумке три тысячи поставить заслоном от возможного вмешательства других борджигинских родов, они дружно возражали ему, убеждая, что никакого прикрытия от других родов не требуется, что никто из старых подручных Таргудая не решится вмешиваться, что все силы нужно направить на него одного.

– Они знают, что мы теперь не одни, – с усмешкой говорил Асалху, разводя руками, оглядываясь на других. – Знают, с кем мы ходили в поход на меркитское племя. Потому против нас они и не будут показывать прыти.

– Да и всем известно, что Таргудай имеет долг перед вашей семьей, – приводил свои доводы Мэхэлху, вождь десятой тысячи. – Знают, как он после смерти Есугея-нойона забирал ваших подданных, угонял табуны. Так что же они, за его долг будут свои головы подставлять? Нет уж, мы-то их хорошо знаем: когда безопасно, они все тут, все готовы добычей поживиться, а как настоящая угроза, никого рядом не увидишь, все разбегутся и замрут по норам.

– А вот самому Таргудаю с его тайчиутами деваться будет некуда, – задумчиво щурясь на огонь, говорил Дохолху. – Вот они-то и могут с перепугу броситься на нас, их надо обложить покрепче.

Тэмуджин внутренне был обрадован тому, что говорили ему тысячники, – выходило, что он зря опасался большой войны с борджигинами, однако от решения оставить трехтысячный заслон он не отказался. Он хотел быть уверенным, что в спину нежданно никто не ударит, а в нападении на тайчиутский курень полагался на то, что Таргудай сейчас его не ждет и не успеет ничего предпринять. Он знал, что больше двух-трех тысяч воинов в мирное время у него под рукой не будет.

И еще один замысел имел Тэмуджин, не вняв совету своих тысячников: он хотел показать им, что в войне, как и в мирное время, его решения не будут зависеть от их советов, что он сам будет распоряжаться войсками, а их дело – исполнять его приказы. Но, принимая решения, незаметно поглядывал на Мэнлига: пока тот помалкивал и лицо его было спокойно, он был уверен, что делает все верно.

Однако внутренне он все-таки с тяжелым сердцем готовился к развязке с тайчиутским вождем. Думая о предстоящем столкновении, он вновь никак не мог отделаться от привычки прежних лет – нудного, похожего на страх, тревожного чувства по отношению к нему. Чувство это не отпускало его все время, пока они приближались к долине Онона. С волнением вспоминал он прежние встречи с могущественным нойоном. Особенно отчетливо, будто это было лишь вчера, вспомнилось, как тот приехал свататься к матери Оэлун. В тот день они стояли с остатками своих подданных на месте прежнего куреня, откуда уже откочевали сородичи, бросив их одних. Словно высеченное, всплыло в памяти разъяренное лицо тайчиутского властителя, когда тот носился со своими нукерами между юртами… Вспоминал, как потом они, приговоренные всей семьей к уничтожению, скрывались от него, заметали следы, и о том, как после он жил у него в плену, мучительно ожидая конца, то и дело ловя на себе его мстительный взгляд. Вспомнилось и то, как на облавной охоте на него упало подпиленное дерево, и после он шел с дрожащим сердцем – шел к Таргудаю, не имея другого пути для спасения… И то, как он дрожал от ледяного холода в заводи Онона, бежав из плена, и как сжималось от страха сердце, когда он прятался под ворохом овечьей шерсти у юрты Сорхона, а по куреню рыскали в поисках его нукеры Таргудая…

Теперь же он ехал к нему во главе большого войска требовать возвращения законного имущества. Однако, ощущая свою слишком раннюю молодость, не совсем еще изжитое детское чувство бесправности, не освободившись от впитавшейся привычки смотреть на взрослого нойона с должным почтением, сейчас он то и дело с досадой чувствовал предательскую неуверенность в себе, будто собирался замахнуться на что-то высокое, недоступное.

Переночевав у небольшой извилистой речки, подкормив коней, на второй день после полудня они подошли к среднему течению Хурха, где все еще на летних пастбищах стоял маленький курень двух киятских нойонов – Даритая и Бури Бухэ.

Погода в последний день испортилась, и небо было хмуро. Солнце еще с утра занесло мутной серой пеленой, и с низовья, со стороны Онона, поддувал порывистый, холодный ветерок. Около трехсот с лишним юрт, прижавшись к обрывистой излучине реки, темнели под низко плывущими сероватыми тучами.

Тэмуджин видел, как в левом крыле его войска вторая тысяча отстала от общего строя, рысью обогнула холм, стоящий впереди, и встала напротив куреня, рассыпаясь сотнями, обложив его волчьей стаей. Остальные, не останавливаясь, пронеслись дальше.

Ниже по реке показался курень Алтана. Состоящий, кроме владения самого Алтана, из наследства его покойных братьев Джочи и Гирмау, да обросший частью пригнанных с юга джелаиров, курень выглядел довольно внушительно – около семисот с лишним юрт стояло в нем.

Войско все так же, не задерживаясь, прорысило мимо, сотрясая гулом землю, и на этот раз третья тысяча, приотстав, направилась в сторону куреня.

Тэмуджин вел остальное войско к длинной пологой сопке, высившейся над степью справа.

Наконец они выскакали на увал, и перед ними открылась долина другой, такой же небольшой речки. На низком сером берегу, на расстоянии трех перестрелов от них лежал обширный тайчиутский курень. Тэмуджин на короткое время придержал коня, вгляделся в раскинувшееся ровным кругом тайчиутское логово. На него тут же нахлынуло воспоминание о той нескончаемо долгой и тоскливой зиме, что он прожил в плену, среди этих юрт, которые он видел сейчас перед собой. Хотя курень тогда стоял в другом месте, вид его был все тот же: так же в середине его огромным кругом стояли белые юрты многочисленной родни Таргудая и вокруг неохватной полосой темнели жилища подданных.

Вглядевшись, у реки он увидел одинокую бычью арбу. Вспомнилось, как он сам когда-то возил воду в этом курене в нойонские айлы.

«А не Сулэ ли сейчас там стоит, наполняет бурдюки? – подумал он и горько усмехнулся. – Если бы я тогда не решился бежать, кто знает, может, и сейчас я был бы с ним и так же черпал воду… Канга свое сделает, – вспомнились слова Таргудая, – согнет и придавит к земле… И я на всю жизнь остался бы его рабом…»