Взломщик устриц - Жаки Дюран

Я брожу с подносом по университетской столовой. Не осмеливаюсь сесть рядом с остальными студентами. Кружу по залу, пока наконец не освобождается стол. Меня тошнит от запаха хлорки и покупного бульона. Пюре холодное, говядина с жилками, у подливки вкус пережаренного мяса. С этого дня я решил ходить обедать к себе в курятник, питаясь в основном тюрей из чудесного темного оливкового масла с круглым ржаным хлебом, который я покупал в арабской лавке на улице Баттан. А еще делал себе бутерброды с хариссой, жгучий перец — лучшее средство от хандры. Еще у меня на столе всегда стоит миска с миндалем, который я грызу, пытаясь хоть что-нибудь понять в «Сиде». Корнель для меня — как китайская грамота. В его словах от меня ускользает смысл, ускользают чувства. Если бы меня увидели мои приятели-металлурги, то сказали бы, что я «фигней занимаюсь».

Как-то в октябре во второй половине дня к нам в аудиторию вошел какой-то кучерявый верзила с орлиным профилем, в черном плаще. Он прогулялся по рядам, а потом мучил нас два часа, ни разу не посмотрев в бумажки. Он сказал, что университету надоело выпускать специалистов, которые только и способны, что повторять, как попугаи, то, что им читали преподаватели. И предупредил, что с ним так дело не пойдет, что у него мы научимся мыслить и писать свободно. Меня это выбило из колеи. Я убеждал себя, что Габи думает так же, как этот человек, что в другой жизни Габи тоже мог бы быть специалистом по сравнительному литературоведению. Я заложил своего «Бокюза» закладкой, где записал названия книг, которые он дал нам на год: «Сон в летнюю ночь», «Наоборот» Гюисманса, сочинения немецких романтиков и Фасбиндера. Это единственный преподаватель, который не заставляет нас читать свои собственные опусы. Я сравниваю его с тобой: ни поварской книги, ни домашних работ, он только смотрит и слушает, ведет нас сквозь лабиринт, как нить Ариадны.

Я набираюсь храбрости в День всех святых[87]. За окном иней. Внизу в кафе я выпиваю кофе. От готовящегося на кухне кускуса запотевает плитка. Хозяин протягивает мне миндаль и финики, потому что я ужасно простужен. Старый обогреватель у меня в комнате сдох. Я спал, надев на себя все свитера, которые у меня были. Я обещал отцу, что приеду первого ноября, но постоянно тяну время. Когда я сел в поезд на Безансон, моя жизнь перестала быть прежней. Вместо пятифранковой монетки я опустил в телефон-автомат однофранковую, настолько мне нечего ему сказать. У меня еще есть монетки, но, когда разговор прерывается, я не перезваниваю, чтобы не отвечать на твои бесконечные вопросы. Что я ем? Не холодно ли мне? Сложно ли учиться? Мне хочется заорать: «Отстань, ты мне не мать!»

Народ валит на мессу в церковь Святой Магдалены. Я пересекаю Ду, из-за осенних дождей вода в реке стоит высоко. Роюсь в кармане, хочу купить себе пачку табака. План города мне не нужен — я знаю, где ее улица, хотя никогда еще сюда не приходил. Я представляю себе, как выглядит ее район, булочная, мясная и цветочная лавки — наверное, она постоянно в них заходит, — киоск, в котором она, вероятно, покупает себе газету «Монд» и пачку ментоловых сигарет. Я иду по мокрой мостовой и представляю себе сначала ее высокие коричневые сапоги, потом бежевое пальто и шейный платок, по которому рассыпались ее темные волосы. Чем ближе я подхожу к ее дому на четной стороне улицы, тем больше вжимаюсь в стены. Я боюсь, что встречу ее, поэтому держусь поближе к подворотням на случай, если она появится.

Ее адрес — это дом с закрытыми воротами и высокими стенами, по которым вьется дикий виноград. Я отступаю на шаг, чтобы посмотреть на фасад, и вижу, что она живет в бывшем частном особняке, каких много в историческом центре Безансона. Пытаюсь толкнуть дверь, но та не открывается. На дверном косяке — ряд бронзовых звонков, под одним из них написана фамилия из телефонного справочника. Я дотрагиваюсь до звонка, но не знаю, буду ли звонить. Решаю прогуляться по району и присаживаюсь на лестницу у музыкального магазинчика на площади Гранвель. Голые деревья тают в слабом свете солнца. Я вытаскиваю «Заблуждения сердца и ума» Кребийона-сына и пытаюсь читать. Говорю себе: вот прочитаю десять страниц и пойду обратно к дому, это мое привычное волшебное заклинание. Слышу детский голос и вздрагиваю. А вдруг она сюда ходит гулять со своим ребенком? Бегом прячусь за дерево. Проходят девчушка и молодая блондинка. Церковный колокол бьет одиннадцать, я заканчиваю главу. Сую руки в карманы, сжимаю кулаки и размашисто иду к дому. Ворота открыты, и я вижу мощеный дворик с горшками, в которых растет самшит. Три крыла дома поблескивают высокими окнами. У главного входа припаркована машина немецкой марки.

Я захожу во двор, во мне смешиваются чувства ярости и тревоги. Я фанат фильма «Самый длинный день» о высадке союзников в Нормандии 6 июня 1944 года. Я тоже готов или выиграть, или проиграть, третьего не дано. Я останавливаюсь прямо посередине двора. Я мог бы заорать, но говорю себе, что все лишь мектуб. Пристально смотрю на резную дубовую дверь. Представляю, как она открывается, выглядывает Элен и изумляется: «Жюльен, ты?» Потом улыбается и произносит: «Заходи». Я не двигаюсь с места. Она выходит, я узнаю запах ее духов, она обнимает меня. Победа. А вот поражение — дверь открывается, и кто-то незнакомый спрашивает:

— Что вам, молодой человек?

Я трясусь от страха, бормочу первое, что приходит в голову, и ухожу.

Часы на колокольне отбивают полдень. Я внимательно смотрю на окна и на занавески. Никакого движения. Пока на лестнице не слышатся шаги и голоса. Я выбегаю со двора и прячусь. Слышу, как заводят машину и хлопают дверцами. За рулем мне удается разглядеть водителя, мужчину с худощавым лицом в золоченых очках. Рядом с ним какая-то тень, потом огонек зажигалки, на заднем сиденье — двое детей. Я иду по улице. Я не победил, но и не проиграл.

4

За четвертым столиком заказали фуа-гра и стручковую фасоль. Я аккуратно выкладываю фасоль на тарелку, украшаю петрушкой и ставлю тарелку перед помощником главного повара, который обжаривает печень. Возвращаюсь на место и только собираюсь мыть редиску, как кто-то хлопает меня по плечу. Помощник повара отдает мне тарелку. У него под носом пучок волос, что придает ему высокомерный вид.

— Кто это научил тебя так резать фасоль?