Взломщик устриц - Жаки Дюран

и добавляю немного любистка[76]. Отрезаю толстый шмат сала.

— У вас есть сечка, Мария?

— Что? — удивляется она.

— Ну сечка.

Габи смеется:

— Ну чтобы сечь.

Мария поняла, что мы дурака валяем.

— Два придурка, — надувается она, — не можете просто сказать «шинковка»? Вечно французы всё усложняют.

Габи точит нож. Он всегда говорит: «Делай что хочешь, а ножи должны быть наточены». В машине он возит с собой остро заточенную, как бритва, саперную лопатку. Я читал, что во время войны такие использовали при контактном бое.

Я режу на разделочной доске печень, легкие и сердце кролика, смешиваю с петрушкой и чесноком. Перекладываю в миску и еще раз перемешиваю, добавив рюмочку самогона, который гонит Габи. Он настаивает его на терновых ягодах, которые мы собираем после первых заморозков, а еще у самогонки миндальный вкус. Габи гонит из всего, что растет поблизости, — из яблок, груш, бузины, вишни… Чтобы получить литр самогона, надо, например, собрать не одно ведро слив. Каждое утро он выпивает «капельку», как он говорит, добавляя себе самогона во вторую чашку кофе. А еще он из остатков вина делает уксус. Который я добавляю в миску со свежей кроличьей кровью. Габи толкает меня в бок, пока я перемешиваю мясо.

— Подойдет? — говорит, протягивая запылившуюся бутылку.

Алокс-кортон[77] тысяча девятьсот семьдесят второго года.

— Не слишком ли шикарно для рагу?

Габи наклоняется ко мне и шепчет:

— Планка высока, так что смотри, не проколись.

Я подогреваю вино. Присыпаю мукой куски крольчатины и добавляю сало. Вливаю кипяток, чтобы равномерно смешать все ингредиенты. Добавляю горячее вино, приправы и неочищенный чеснок. Ставлю кокотницу на край плиты, чтобы мясо потомилось.

— Не туда, там слишком горячо, — подсказывает Мария.

Она похожа на тебя: тоже с закрытыми глазами может сказать, какой температуры плита. Сколько раз ты предлагал мне дотронуться до чугуна, чтобы понять, где надо подогреть, а где, наоборот, чуть убавить жару.

Тут, в деревне, все знают, что Люлю нравятся мужчины. Когда Габи вернулся с войны, то узнал, что их отец побил Люлю, когда застал в компании с одним парнем в лесу. Мать умоляла Габи не обсуждать это с отцом. Тот как раз собирал картошку в саду. Габи подошел к отцу, его голос звенел: «Люсьен мой брат. Если еще раз поднимешь на него руку, будешь иметь дело со мной. Не посмотрю, что отец». У того увлажнились глаза. Он побаивался сына, который вернулся с войны уверенным в себе и способным за себя постоять, и прошептал: «У меня в семье педераст». — «И что? Что, лучше бы он в концлагере подох?» Отец опустил голову и принялся рассматривать картошку.

Я достаю куски крольчатины из кокотницы, фильтрую жидкость и снова ставлю на плиту, добавив печень, легкие и сердце. Осторожно помешиваю, оценивая на глаз густоту получающегося соуса. Габи макает в соус кусок хлеба, пробует, щурится и произносит:

— Пища богов.

Помню, как ты говорил мне: «Делать соусы — самое чудесное занятие». Когда в детстве я наблюдал, как ты готовишь креветочный соус-биск, мне это казалось сродни волшебству. Креветки в кокотнице становились ярко-красными, а ты в это время учил меня мелко шинковать овощи, которые потом добавлял в блюдо. Но сначала ты их давил скалкой, служащей тебе мялкой. Помидоры, белое вино, гвоздика, можжевеловые ягоды и душистый перец превращались в пыль и томились на медленном огне часа три. Соус-биск загустевал, а затем ты его процеживал через дуршлаг конической формы. И, конечно, добавлял сливок. Ты давал мне пробовать получившееся чудо. А сейчас я просто горд, что Марии и Габи понравилось рагу.

Я знаю, что если позвоню тебе, чтобы рассказать об этом, ты начнешь спрашивать, как идет подготовка к экзаменам. У нас с тобой не принято говорить о том, что напрягает. Я так к этому привык, что совершенно растерялся, когда однажды в классе учитель спросил меня, чем я намерен заниматься после выпускных экзаменов. Я запрещал себе говорить о кухне, потому что боялся, что ты об этом узнаешь. Инженерные школы[78] тоже можно было исключить, поскольку я был абсолютным нулем в технике. Так что я растерялся до такой степени, что вызывающе ответил: «Чем угодно, только не тем, чем я тут занимаюсь». Остальные ребята от хохота на парты повалились.

Если бы я тебе описал эту сцену, ты бы сразу взвился: «Так себя не ведут». Габи же сказал, что я рисуюсь. Когда я повторяю пройденный материал, он листает учебники, сидя рядом с кошкой на коленях. Он ничего не понимает в химии, но требует, чтобы я говорил ему разные определения. Зато в механике он разбирается гораздо лучше меня, хотя никогда этому не учился. Ему достаточно посмотреть на чертеж, чтобы понять, как устроено сцепление. «Ну ничего же сложного, все же логично», — повторяет он. Когда он видит, что я уже не могу, то предлагает пойти прогуляться. Говорит, чтобы я надел сапоги, потому что мы пойдем по топи за черемшой.

После полудня постоянно дождит. По небу бегут тяжелые тучи. Габи заглушил мотор в старом, заросшем дроком песчаном карьере. Мы продираемся сквозь подлесок из березняка и ясеня. Габи не любит протоптанных троп. Мы идем с ним в никуда по тропинкам, известным ему одному, но никогда не теряемся. Пересекаем широкую поляну, потом кучу канав со стоячей водой и гниющими листьями. Габи останавливается у зарослей вереска на холме, у подножия которого течет ручей. Мы переходим его, прыгая с камня на камень. Я осмеливаюсь:

— Куда мы идем?

Габи не оборачивается:

— А ты как думаешь?

Мы идем вдоль ручья, тот становится все шире, и видим издалека опушку леса, а до нее — зеленеющее пастбище. Габи прижимает к земле колючую проволоку, чтобы я смог перешагнуть. Мы проходим по густой траве. На луг это не очень похоже, несмотря на пасущихся телят, которые отходят при нашем появлении. На поляну тоже, хотя место окружено дубками. Под сенью высоких деревьев стоит амбар, к нему мы и направляемся. Он почти развалился. Там, где, по всей видимости, был сеновал, обвалилась крыша. Мы присаживаемся на каменную плиту, на ней выгравированы цифры — 1802.

— Это дата постройки, — объясняет Габи.

Я добавляю:

— И дата рождения Виктора Гюго.

Он хлопает меня по плечу:

— Такой же анархист, как и мы, да?

— Слушай, сюда просто так не попадешь.

— Да, но это и к лучшему. Амбар сослужил нам хорошую службу во время войны. Здесь собирались местные партизаны.

— А немцы за вами не следили?

— Не то чтобы.