Люди Истины - Дмитрий Могилевцев
Шрифт:
Интервал:
– Я – Хасан ас-Саббах, – повторил Хасан. – Я знаю наизусть Книгу книг, и не тебе обвинять меня во лжи. Клянусь Господом миров, сейчас ты сам это увидишь.
За спинами стражников уже собралась толпа, оживленно переговаривающаяся и тычущая пальцами.
– Люди! – крикнул Хасан. – Они хотят убить меня за то, что я учу Книге. Они хотят ограбить меня, всю жизнь изучавшего Коран и странствовавшего по святым местам! – И добавил по-арабски: «Именем Милостивого и Милосердного, люди, услышьте!»
Толпа встревоженно загудела.
– Ты, богомолец, потише, – сказал курд неуверенно.
Рябой снова придвинулся, но курд отодвинул его раздраженно.
– Слушай, дервиш, – процедил сквозь зубы, – Если окажется, что про султанского звездочета ты слышал только на базаре, то я…
Рябой снова придвинулся и зашептал. «Скажи своему Тутушу, чтобы сам шел и разбирался» – проворчал курд. Рябой зашипел.
– Как странно, – удивился Хасан. – А у меня как раз письмо некоему господину Тутушу от раиса Музаффара из Рея. И я должен вручить его лично в руки господину Тутушу. Непременно.
– Э, вот оно в чем дело, – курд присвистнул. Сказал рябому: – Вы разбирайтесь сами, а дервиш пойдет за мной. – И добавил, ухмыльнувшись: – Дервиш Хасан ас-Саббах, знай, что никто тебя не собирается грабить и убивать. И нож ты приставил к шее уважаемого слуги почтенного Тутуша Авлийа. Отпусти его.
Хасан опустил нож. Крепыш кинулся прочь, как ошпаренный, держась за глаз и охая.
– Что с ним? – спросил курд. – Ты вырезал ему глаз?
– Нет. Всего лишь поцарапал веко.
– А чего ж он так верещал?
– Я пощупал его, когда держал. Он не мужчина, – объяснил Хасан серьезно.
– Он что, баба? – курд хихикнул.
– Тутуш ему яйца велел отрезать, чтоб ишаков не портил! – крикнули из толпы.
И курд, и стража, и толпа разом заржали. Курд аж затрясся, брызгая слюной. Когда наконец разогнулся и вытер лицо ладонью, сказал: «Ну, дервиш, повеселил. Ты чего, и вправду письмо Тутушу несешь? Ну, даешь. Пойдем пока, в караулке с нами до утра посидишь, а там поговоришь, с кем надо. Пошли».
Курд и вправду отнесся к Хасану довольно-таки дружелюбно. Приведя в башню цитадели, не стал обыскивать, велел даже накормить хлебом и сыром. Хасан не успел доесть, как в комнату, пыхтя, ввалился низенький полноватый человечек, одетый до крайности неряшливо, хотя и богато. Увидев Хасана, тут же шарахнулся назад, прошипев: «Вы что, зла мне хотите?» Тут же из-за его спины выскочила пара стражников, стали, опустив копья, направив острия на Хасана.
– Давай свое письмо, нищий, – прошипел человечек.
Хасан вынул письмо из рукава.
– Не подходи, им отдай, – велел человечек.
– Благородный господин Тутуш, мне велели передать письмо лично вам в руки, – сказал Хасан, улыбаясь.
Тутуш метнул на него ненавидящий взгляд.
– Если ты думаешь, что меня так легко достать, то очень, очень ошибаешься. Отдавай письмо.
– Хорошо. Думаю, я сумею объяснить господину раису, в чем дело. – Хасан, пожав плечами, протянул письмо стражнику.
Тот принял и протянул человечку, с жадностью письмо схватившему и развернувшему.
– Так, печать настоящая, – пробормотал Тутуш, – Иблис его унеси, зачем ему так-то понадобилось…
Прочитал письмо, покраснел. Прошипел, глядя исподлобья: «Твой раис умеет выбирать послов, в самом деле». И, не сказав больше ни слова, выскочил из комнаты. За ним вышли и стражники.
Хасан принялся за остатки хлеба с сыром. Когда доел, в комнату заглянул курд. И сказал, переминаясь с ноги на ногу: «Ты, дервиш, на нас в обиде не будь. Наше дело простое. Нам говорят, ну, в общем, сам понимаешь. Тебя велено до утра не выпускать. Но тебе попону принесут и воду для омовения. Тут совсем неплохо спать, клопов нет. Правда».
Эту ночь Хасан снова простоял на коленях. А на рассвете за ним пришли. Хмурый с недосыпу курд, надувшись для пущей важности, во главе полудюжины стражников отконвоировал его в султанский дворец. Провел мимо пары кривоногих тюрок с непомерно длинными копьями, торчащих у входа, во дворик, мимо лениво журчавшего мраморного фонтана, украшенного резными павлинами, мимо живых их образов, курино перешагивающих со ступеньки на ступеньку, вздрагивая, и мерзко клекоча, и украшая их черно-белым навозом. Провел по галерее, увитой плющом, не в зал аудиенций, а в боковую комнату. Перед входом в нее высокий араб в бурнусе протянул навстречу ему руку и сказал, коверкая персидские слова: «К великому визирю не приближаться. Сидеть, где укажут. Не вставать, пока великий визирь не удалится. За тобой будут следить. Если вскочишь на ноги, застрелят. Ты понял?»
– Я понял, брат, – ответил Хасан по-арабски.
– Тогда пойдем, – ответил араб на родном языке, в его устах прозвучавшем грубее чужого.
Усадил он Хасана на толстый, бурый ковер из верблюжьей шерсти, расстеленный в конце комнаты, выходящей окнами во внутренний дворик. В косых лучах утреннего солнца плясали пылинки. В саду разноголосо кричали птицы. Их крики походили на чужеземную речь. В другом конце комнаты отодвинулся занавес.
– Так вот каков чудо-дервиш нашего повелителя звезд, – раздался голос, суховатый, негромкий, но слышимый на удивление отчетливо.
– Салям, господин, – сказал Хасан, склонившись.
– Салям, ученейший Хасан ас-Саббах, – человек у занавеса рассмеялся негромко.
Хасан вздрогнул. С самого детства он не чувствовал себя настолько беспомощным. Не ощущал с такой остротой, что жизнь его и смерть лежат на ладони того, кто определит их, едва шевельнув пальцем и нисколько тем не озаботившись. Кто настолько больше его, и не только тысячами воинов и слуг за спиной. Больше человеческой мерой, и в такой степени, что это ощущалось по первым же словам. Так дерзкий молодой гончий, ступив в лес, ежится, учуяв волчий запах. Голос этого человек не оставлял уверенности ни в чем.
– Меня, привыкшего вставать раньше водоносов, наш молодой звездочет едва не из постели выдернул. Вот как ты ему дорог.
– Мы многое пережили вместе, мой господин, – сказал Хасан, не поднимая взгляда.
– Да, это соединяет. Посмотри на меня, дервиш, я вовсе не страшен.
Хасан покорно поднял голову, посмотрев в лицо великому визирю страны сельджуков, – в лицо старца, окаймленное густой седой бородой, с глазами пронзительно черными и холодными, похожими на птичьи.
– У тебя глаза старика, – заметил визирь. – Впрочем, если измерять время жизни количеством запомнившегося, ты старше меня. Интересно, как именно ты запоминаешь? Цельными картинами? Запоминаешь краски, звуки, запахи? Что именно ты запоминаешь в лицах?
– Я помню лишь слова, мой господин. Слова, описывающие запахи, звуки и лица. Я никогда не помню картин, – лишь слова, которые остаются после того, как она исчезнет.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!