Триумф броненосцев. «До последнего вымпела» - Вячеслав Коротин

– Слушаю, Владимир Федорович.

– Я собрал предварительную информацию о потерях среди личного состава…

– Так…

– Убито четырнадцать человек, в том числе прапорщик Брун, ранено двадцать девять, среди них мичман Энгельгарт легко, а вот штабс-капитан Лебединский очень плох, фельдшер говорит, что долго не протянет без операции.

– А сколько «тяжелых» среди матросов?

– Пока не уточнял, но думаю, что немало: этот чертов взрыв патронов наворотил делов…

Командир на несколько секунд задумался.

– Передайте князю, чтобы рассчитал курс до Шанхая, – наконец произнес он.

Погода благоприятствовала, и через трое суток «Рион» без особых приключений пришел в Шанхай, где, как и ожидалось, пришлось спустить флаг и интернироваться. Один из сильнейших вспомогательных крейсеров русского флота выбыл из войны.

– Ну и что мне теперь с тобой, курицыным сыном, делать? – Василий мрачно смотрел на матроса, вытянувшегося перед ним в струнку.

Гальванер Нефедов угрюмо молчал.

– Раздевайся до пояса, – неожиданно приказал Соймонов.

Матрос в полном обалдении уставился на старшего офицера.

– Выполнять!

Нефедов, подчинившись приказу, быстро потянул одежду через голову.

– Это что? – лейтенант показал на еще розовый шрам, пересекавший живот гальванера.

– Осколок японский зацепил.

– Требуха наружу была?

– Почти.

– И кто же тебя заштопал?

– Его благородие доктор Александровский.

– А если бы не он?

– Помер бы, наверно…

– Не «наверно», а точно. И даже до Владивостока бы не дотянул. В море бы тебя схоронили. Так что даже могилки бы не имел. Так?

– Так точно.

– Так какого же морского черта ты голосил, что все доктора сволочи, мерзавец?! Отвечать! – не сдержал эмоций Василий.

– Помутнение нашло, – крайне неубедительно пробубнил матрос.

– Помутнение, говоришь… И сколько ты этого «помутнения» выхлебал?

– Непьющий я, ваше благородие. Сызмальства не приучен. Батюшка строг был насчет этого…

– Так в чем же дело?

Повисло тягостное молчание, единственным звуком, различимым в каюте старшего офицера «Пересвета», был плеск волн за открытым иллюминатором.

– Я жду ответа.

– Письмо я получил, ваше благородие, – лицо матроса сморщилось, и, казалось, сейчас этот двадцатипятилетний мужчина разрыдается, – сестренка моя, Аннушка, померла. Четырнадцать годочков…

– Сочувствую. Понимаю – тяжело.

– Так в том-то и дело, господин лейтенант, что доктор, пока ему красненькую не положат, отказался даже пойти ее посмотреть. А где моим сразу столько денег взять? Просили в долг поверить – выгнал. Пока по соседям и знакомым бегали, упрашивали, собирали… – голос Нефедова сорвался.

«Сукин ты кот, – думал про себя Василий, – непьющий ведь, служишь третий год – наверняка с полсотни накопил, а то и под сотню. Неужто не мог родственникам денег послать, когда в Россию пришли. Наверняка ведь знал, что дела дома неважные».

Но говорить об этом не стал – можно было совсем «добить» парня и, кроме свалившегося на него горя, повесить чувство вины…

– Ваш доктор, конечно, подлец, – начал Соймонов, – но это ведь не значит, что все доктора такие. А ты орал именно это. И что, если бы рядом был тот, кто тебя из лап смерти вытащил, на него тоже бы полез с кулаками?

– Никак нет. Прощения просим.

– Нет уж. Так легко не отделаешься. Передай мичману Лесгафту, что я назначил тебе шесть часов под винтовкой. Как раз до ужина. Будет время подумать, когда следует распускать язык, а когда – нет. Понял меня?

– Так точно, ваше благородие! Покорно благодарим! – гальванер понял, что отделался легко.

– Ступай. – Матрос развернулся и направился к выходу из каюты.

– Стой, дурак. Оденься сначала, – засмеялся Василий.

И такое почти каждый день. То матросы подерутся, то напьется какая-нибудь зараза до поросячьего визга, то господа офицеры начнут свой гонор выказывать друг перед другом – особенно напряженно стало после прибытия для прохождения службы на «Пересвете» пятерых черноморцев – сразу появилась некоторая натянутость в отношениях между «обстрелянными» и «не нюхавшими пороху». Последние немедленно замкнулись в своем коллективе. Больших трудов стоило Василию несколько нормализовать ситуацию.

А последние две недели были вообще сплошным кошмаром, и только вчера закончилась установка новых десятидюймовых орудий в башни. Соймонов за это время спал не более четырех часов в сутки, а Черкасов, казалось, вообще не прилег на свою койку ни разу – на лице, можно сказать, одни глаза и нос остались. Правда, Эссен иногда прямым приказом загонял часов на пять-шесть в свои каюты то старшего офицера, то старшего артиллериста, чтобы те хоть немного отдохнули.

Но в любом случае это были две недели сплошного аврала на корабле…

Раздался стук в дверь, и на разрешение войти в каюту шагнул вестовой командира:

– Вашбродь, господин капитан первого ранга вас к себе приглашают!

– Прошу, Василий Михайлович, – радушно пригласил Эссен лейтенанта, – присаживайтесь.

– Благодарю, Николай Оттович. – Василий сел в кресло и выжидательно посмотрел на командира.

– Хочу поблагодарить вас за порядок на корабле. И особенно за последние две недели.

– Спасибо, Николай Оттович, стараюсь.

– Вымотались?

– А что поделаешь – война. – Соймонов был удивлен вопросом, но понимал, что каперанг вызвал его не только для того, чтобы поговорить о его моральном комфорте, и ждал, когда тот перейдет к главному.

– Через пять дней у нас стрельбы – испытания новых пушек, ну и флагарт хотел кое-что проверить.

– Понятно. Какие будут указания конкретно мне в связи с этим.

– В связи с этим завтра, утренним катером, вы отбываете во Владивосток, – широко улыбнулся Эссен. – Ваша супруга за два месяца уже, наверное, на мою бедную голову все проклятья мира собрала. Так что даю вам двое суток. Прошу передать мой поклон Ольге Михайловне и просьбу не сердиться в дальнейшем на старого моряка.

– Николай Оттович, вы серьезно? – не поверил своим ушам Василий.

– А вы считаете меня способным на розыгрыши такого сорта, Василий Михайлович? Идите, готовьтесь предстать пред очами «грозной супруги».

– А Ольга Михайловна в госпитале, – раздался за спиной Василия голос соседки. Лейтенант немедленно обернулся.