Что предназначено тебе… Книга вторая - Нэйса Соот'Хэссе

целовали его. — Предательство нельзя прощать.

— Ты приказал…

— Я знаю, что я приказал! — перебил его Доминико и нанёс новый, не такой сильный, как прежние, удар — просто чтобы Стефано замолчал.

— Дай хотя бы сказать…

— Мне не нужны твои слова. Я предупреждал тебя. Разве не так?

Стефано молчал.

— Я говорил тебе, Стефано — никогда не смей меня предавать. Я говорил, что я этого не перенесу. Тебе было плевать.

— Доминико! Он пре….

Новый удар выбил воздух из его лёгких. А затем, уже без всякой причины, Доминико ударил его ещё раз, и ещё.

Стефано казался сам себе боксёрской грушей, набитым опилками мешком, который нужен только для того, чтобы на нём срывали злость.

Это понимание постепенно занимало место в его голове, пока он вовсе не перестал отвечать: для Доминико не имело значения, что он собирался сказать. Только возможность причинить кому-то боль.

Сам Стефано не знал, чем окончился налёт: о том, что Тициано был арестован, он мог лишь догадываться по тому приветствию, которое Доминико устроил ему с самого утра.

И ещё о том, что Лука, видимо, предал его. Сделал то, что с самого начала должен был сделать он — рассказать Доминико обо всём.

Стефано чувствовал себя идиотом, и более того — неприятное ощущение дежавю наполняло его. Так же глупо, как он верил Габино, по словам Доминико предавшего его, он попался и сейчас.

Никому нельзя было доверять. Стоило усвоить это давно.

И теперь только кровавые цветы боли один за другим наполняли его, когда Доминико наносил очередной удар.

Когда Стефано думал, что больше уже не сможет стоять, ему показалось, что злость Доминико испарилась, улетучилась из его глаз. Корсиканец выдохся и теперь смотрел на него с усталым разочарованием, так что Стефано ещё больше захотелось объяснить, что всё-таки произошло.

— Доминико, Лука предал….

Он не успел договорить.

Размахнувшись, Доминико нанёс последний, самый сильный удар, и Стефано осел на пол.

Доминико встряхнул в воздухе онемевшим кулаком.

— В подвал его, — приказал он. — Приковать к трубам и держать на хлебе и воде, пока не отдам другой приказ.

Очнулся Стефано уж в темноте, разбуженный собственным стоном.

— Вот дерьмо… — пробормотал он. Болело всё. Глаз, кажется, заплыл — хотя точно Стефано не мог сказать, вокруг всё равно не было видно ничего.

Он попытался встать или по крайней мере сесть, но тут же обнаружил, что руки его скованы за спиной, а ошейник крепится к водопроводной трубе на высоте в половину человеческого роста.

Стефано закашлялся, слишком сильно натянув его, и тут же снова осел на пол.

Поза была неудобной, и всё же неподвижность позволяла немного собраться с мыслями и попытаться понять, что делать теперь.

Доминико не напугал его. Только обида на несправедливые обвинения давала о себе знать. Даже теперь Стефано невольно продолжал думать, что любит его. И что хотел бы, пожалуй, вернуться на день назад и что-то переиграть. Может быть, всё-таки рассказать Доминико о том, чего следует ждать.

Следом за воспоминаниями о последних днях, когда Доминико, казалось, уже стал частью его самого, стали всплывать мысли и о том, что было недели, месяцы назад.

О том, как Доминико заставлял его читать вслух этот чёртов «Декамерон», и о том, как дремал в его руках.

О том, как трахал его на влажных камнях старинного алтаря, и как их со всех сторон окружала темнота.

Сейчас пол казался таким же влажным, его покрывала роса, а темнота была такой же плотной — только теперь Доминико не было около него.

— Проклятый корс… — прошептал Стефано и продолжал вспоминать.

Необыкновенно отчётливо перед глазами встали воспоминания и о месяцах, проведённых в камере предварительного заключении, где он мог бы сгнить заживо, если бы Доминико не вытащил его.

«Если бы я сам не согласился работать на него», — тут же поправил Стефано себя, и его охватила тоска.

Всё шло не так. Следовало с самого начала подумать о том, что они не смогут понять друг друга никогда.

— Доминико… — прошептал Стефано. Ему было приятно произносить это имя, и Стефано покатал его на языке ещё.

Он задумался о том, что может случиться теперь. Было очень похоже на то, что в лучшем случае его ждёт новый ад в темноте — до каких пор? Пока Доминико не надоест? Или пока тот не забудет про него?

Стефано прикрыл глаза.

— Или пока он не пристрелит меня? — спросил он сам себя.

Всё, что он знал о законах мафии, говорило за то, что наиболее вероятен последний вариант.

Ответ Стефано получил спустя несколько часов, сколько точно — он не знал, но время тянулось так бесконечно долго, что ему уже начинало казаться, что он сходит с ума.

Щелкнул замок, дверь скрипнула, и узкий луч света упал на пол. А затем на фоне тускло жёлтого прямоугольника показался силуэт мужчины в плаще. Стефано узнал бы его из сотни в самой непроницаемой темноте.

— Доминико… — прошептал он. Рванулся было, чтобы встать, но не смог.

Дверь снова скрипнула, и они оказались в темноте — но уже вдвоём.

Доминико молчал.

— Доминико, я просто выполнял твой приказ… — пробормотал Стефано.

— Я приказал тебе прослушивать меня?

Стефано решил, что Доминико готов вести диалог, и поспешил продолжить:

— Нет же. Я прослушивал Тициано. Я постарался обложить его со всех сторон…

— И сдал копам.

Стефано молчал.

— Я приказал тебе сдавать копам моих людей? — повторил Доминико, и по звуку шагов Стефано догадался, что тот неторопливо приближается к нему.

— Я хотел защитить тебя.

— Ты не ответил, — Доминико поймал его за подбородок и развернул лицом к себе, — на мой вопрос.

Глаза Стефано уже достаточно освоились в темноте, чтобы он смог различить контуры лица корсиканца.

Стефано молчал. Глаза Доминико, тускло отсвечивавшие во мраке, гипнотизировали его.

Пальцы корсиканца скользнули по щеке Стефано. Очертили разбитый рот.

— Мне будет жаль расставаться с тобой, — сказал он.

— Ты меня убьёшь?

— Предателей нельзя прощать.

Стефано молчал. Он не верил, что скоро умрёт, и не собирался умирать.

Склонив голову, он ткнулся носом в живот Доминико, пытаясь разглядеть пистолет — но если у Доминико и была кобура, то он её не нашёл. Значит, он не собирался делать это сам. И значит, у Стефано ещё было время, чтобы попытаться бежать.