Война затишья не любит - Алескендер Рамазанов

Прогуливаясь по периметру, Астманов периодически прикладывался к окуляру «Зенита». Типы были колоритные! Правда, что делать дальше с фотографиями, Астманов не знал: раздавал друзьям в альбомы, на стенды в комнаты советско-афганской дружбы и ленинские комнаты. Несколько снимков у него отобрали, для включения в секретный сборник спецпропагандистских материалов. Афганская натура еще как-то могла быть использована, но если на фото свои, да с оружием у брони, да у кого-то рукава закатаны или пуговица не застегнута – только в дембельские альбомы.

Митинг тем временем объявили открытым. Прозвучали гимны Афганистана и СССР, короткая молитва – и партийный чиновник предоставил слово Андаки.

Астманов влез на БМП разведчиков, снял несколько общих планов, затем переключил внимание на стайку школьников. Им явно предстояло приветствовать высокого гостя на советский манер. С цветами и декламацией. Скорее всего это были дети партийцев из местного лицея – на мальчиках глухие черные сюртучки, девочки – в длинных черных платьях и оборчатых белоснежных передниках. Надзирательница – худая, высокая пуштунка – недовольно поморщилась, когда Астманов делал снимки. Явное неудовольствие местной Мери Поппинс он вызвал, снимая крупным планом девочку лет десяти, с льняными косичками и огромными голубыми глазами. Надзирательница обхватила ангелочка за плечи и резко развернула к себе. У Астманова, естественно, пропала охота спрашивать, как здесь, в черноголовом раю, появилась маленькая Лорелея?

Тем временем Андаки разошелся не на шутку. Он мастерски жестикулировал, метал громы и молнии во врагов Апрельской революции и оппозиционеров, как бы ненароком указывая в сторону банка, где по-прежнему обособленно стояли клерки. Речь его неоднократно прерывалась аплодисментами, но не по причине риторических красот. Так было заведено: если произносились фамилии Бабрак и Брежнев, то оратор делал паузу, а все присутствующие азартно хлопали в ладоши.

Вновь запрыгнув на броню, Астманов увидел, как Судояров, наклонив голову к Рыскову, переводит речь Андаки, как готовятся за помостом к выступлению артисты. До слуха донеслись слова разведчика, который наблюдал за обстановкой в направлении «банк-лицей»:

– Этим, в кубанках, надоело слушать, да и детишек запарили на солнце, уводят… Замахали со своими речами.

Астманов турманом слетел с брони:

– Где Воронцов, командир, где? Быстро…

Разведчики воззрились на корреспондента с легким презрением:

– Там, за трибуной, Рысков вызвал. А чего нужно, сообщим, он с радистом.

– Братцы, срочно связывайтесь, скажите, херня какая-то затевается. У банка или у школы, не знаю. Пусть сюда идет. Вы же моих команд не послушаете?

Здоровяк в маскхалате, прилаживая гарнитуру, хохотнул:

– Ежу понятно! Командир у нас один… Шило… Шило… Дай трубу старшему… Вас просят к броне подойти… Не знаю… Ну, корреспондент этот.

– Пусть Рыскову даст трубку, – со всей возможной убедительностью попросил Астманов, – скажет: срочно Астманов просит.

Но боец уже снял гарнитуру и нехотя ответил, что Воронцов сейчас подойдет. Митингующие тем временем оживились, воодушевленно зааплодировали – это Андаки завершил получасовое выступление на палящем солнце, следующие ораторы просто по статусу не имеют права говорить длиннее. Астманов увидел, как на трибуну поднялся Рысков, за ним Судояров. Андаки отошел от микрофона, но трибуну не покинул.

– Уважаемые товарищи! Апрельская революция – это величайшее событие в истории прогрессивного человечества. Афганистан всегда был для Советского Союза дружественным государством, а теперь, когда страна встала на демократический путь развития, каждый советский человек считает своим долгом помочь словом и делом афганским друзьям и братьям…

Астманов видел, как пытается справиться с волнением Судояров, переводя речь Рыскова. Странное состояние овладевало им. Обострились зрение, слух. Метрах в десяти уловил негромкие смешки разведчиков:

– Гляди, как этот, с аппаратом, паникует. Командира вызвал… Лучше бы сфоткал нас. Сказать, что ли? Да ведь карточек не дождешься.

Что? Что тревожит? Почему увели детей, где эти банковские удоды с каракулевыми хохолками? Почему мансарда над банком пуста – с нее ведь такой замечательный вид на площадь. Кассандра, мать твою! Все знаешь, предвидишь, но тебе не верят. Дерьмо сущее! Астманов шагнул к разведчикам.

– Так, уши прочистили, разведка, – очевидно, его тон был настолько необычным, что «рексы» умолкли и придвинулись ближе, – уходите за броню. Глаз не спускайте вон с того балкончика. Прижмитесь к бортам. Пусть все слезут с брони.

– Ни фига себе! Кто тут мои команды отменяет? Ну ты даешь, корреспондент!

Астманов обернулся, за спиной, притворно-озадаченно потирая бритую крупную голову, стоял командир разведроты.

– Прошу, уведи людей за броню, мне о тебе Павел, ну, Буйвол бешеный, рассказывал, уведи, дай команду, все сейчас объясню, – зачастил Астманов.

– Ну, если Пашка, – широко улыбнулся Воронцов, – это ведь он с тобой у комитета общался? Внимание! Живо, все за машины. Вниз, кому говорю! Смотреть в оба, докладывать. К бою…

Разведчикам будто пороховой ускоритель вставили. Вмиг все исполнили. Прижались, залегли, выставили стволы под недоуменные взгляды царандоевцев.

Астманов глянул на трибуну, откуда Судояров с торжеством в голосе переводил окончание речи Рыскова:

– От имени командования ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан желаю вам новых успехов в защите завоеваний Саурской ре…

Окончание фразы перекрыл мощный тугой удар. Крыша банка вздыбилась, ажурный балкончик поднялся в воздух и, описав короткую дугу, разваливаясь в воздухе, спланировал на жидкую цепь царандоевцев. Продольные балки, выброшенные вперед, ударили по бортам боевых машин пехоты. Медленно, словно раздумывая, падала на опешивших людей гигантская чинара, надломленная взрывом. В небе кружились мелкие обломки фанеры, тряпки и бумажные облачка. Астманов и Воронцов, сметенные взрывной волной, покатились кубарем по шершавому горячему асфальту. Тут же, усиливая панику, застучал КПВТ. Очевидно, засидевшийся пулеметчик решил добить ханабадское казначейство окончательно. Воронцов страшно заматерился, крикнул своим:

– Уймите е…ную соляру! Не стрелять! Побьет своих.

Чинара тем временем решила упасть окончательно и с треском накрыла концами ветвей революционную трибуну, и конструкция сложилась, словно карточный домик…

Астманов сидел на том самом месте, куда его отбросила взрывная волна, и пытался среди топота, воплей и прочей суеты различить главное: нет ли одиночных выстрелов? Не идет ли в этом бардаке охота на главных действующих лиц: товарища Андаки и большого вальяжного губернатора провинции Кундуз. Он прибыл незадолго до начала митинга, без охраны, на новеньком «уазике» кофейного цвета. Нет, выстрелов не было. Постепенно шум стих, все занялись своими делами: музыканты вытаскивали из-под обломков трибуны аппаратуру, царандоевцы оцепили банк и лицей, Рысков давал команды на отвод отряда к западной окраине города, поближе к шоссейной дороге. Еще легче стало на душе, когда над площадью, закладывая крутые виражи, завела карусель пара пятнистых «крокодилов» – «МИ-24».