Академия родная - Андрей Ломачинский

Начало 4-го курса. Всем дана «вольная», все ищут хаты. Обычно втроем-вчетвером снималась квартира, а комната шла на двоих. Объявлений по этому поводу ни одна советская газета не давала, так как сдача жилья шла вразрез с построением коммунизма. Объявления с бахромой обрывных телефонов советские лэндлорды писали от руки и развешивали на столбах-заборах, в основном поближе к метро. И вот одно такое объявленьице Хут, он же Александр Хутиев, обычный курсант 4-го курса, но с изрядной долей авантюризма в душе, аккуратно отклеил перед станцией Пушкинская. Объявление гласило: «Требуется надежный человек с биологическим или ветеринарным образованием по уходу за пингвином Адели сроком на восемь месяцев. Оплата договорная, аккордная за весь срок (50% сразу, 50% после моего возвращения), отдельно оговаривается дополнительная оплата корма (даю сразу 100% до моего отъезда и провожу подробный инструктаж по уходу). Звоните Валентину Николаевичу после пяти вечера».

Прочитал нам Хут эту бумажку. Мы улыбаемся, как-то несерьезно все, ну и подшучиваем естественно: «Хут, ты че, в пингвиньи няньки решил податься? Он тебя заклюет! Знаешь, какие пингвины здоровые? Мозги человечьи любят – полярные мозгоклювы. Вот Валентину Николаевичу уже проклевали – смотри какое стремное объявление написал, от него явно Эс-Це-Ха разит» (шизофрения на академическом жаргоне, от первых трех букв ее латинского написания).

А Хут серьезно отвечает: «Мужики, да вы не врубаетесь! Не заклюет он меня – пингвины Адели маленькие, это императорские пингвины большие. Я уже в Фундаменталке был, в Большой Советской Энциклопедии посмотрел. И не в птичке дело, похоже, здесь квартира на халяву обламывается. Да не просто на халяву, а еще и с доплатой от хозяина!»

Тут мы притихли. Если хозяин птичку оставляет в своей квартире и дает ключик сроком на восемь месяцев, то у Хута ситуация редкостного везения. Снять хату, да еще с приплатой сверху! Да на таких условиях и за уссурийским тигром поухаживать можно. А вот если птичка «на вынос», то такое и нафиг не надо. Не на Факультете же его держать? Рассуждали мы всем скопом и вслух, вот, наверное, Боженька услышал наши слова и решил чуть подшутить.

Вечером того же дня Хут позвонил Валентину Николаевичу. Дядька в очередной раз собирался зимовать где-то во льдах, да не один, а вместе с женою! Правда жена вылетала в экспедицию самолетом, а он должен был отчалить пароходом на месяц раньше нее. Пингвина своего оба очень любили и отдавать в случайные руки не хотели. До начала экспедиции они решили устроить месячный испытательный срок для кандидата в пингвиньи няньки. Если кандидат оказывался достойным, то ему вручался ключик на восемь месяцев. Если же претендент проваливал проверку, то перед отлетом последней обязанностью жены было подарить птичку ленинградскому зоопарку. Одним из важнейших требований была ленинградская прописка – человек должен был жить в собственной квартире и не посягать на халявное жилье. Хут молча выслушал все условия и сказал, что он по всем критериям подходит и предложение ему очень нравится. Тогда его пригласили на очное «интервью» с хозяйским чаем и Хутовскими документами. А какие у курсанта документы, кроме военного билета? К тому же Хут был родом из Сочи и проканать за ленинградца с квартирой было невозможно.

На следующий день Хут явился по указанному адресу. Хозяева показали Сане пингвина, у которого оказалось звучное еврейское имя Айсберг, заварили чаек и начали допрос. Хут честно показал свой Военный Билет, а вот дальше его понесло, как Остапа Бендера. Он заявил, что учится в Военно-Медицинской Академии на Ветеринарном Факультете (по-моему, такого факультета и во времена Виллие не существовало). Специализируется на собаках, морских котиках и птицах (!) в основном из семейства ястребиных, ну и по голубям в придачу – для секретных программ Советской Армии – мины ставить, ворон с радарных решеток гонять плюс голубиная почта. Так что лучшего кандидата для их питомца не найти. Адрес его в военном билете не пишется, но чтобы развеять все опасения, он просто приглашает их к себе в гости на ближайшее воскресенье. И без зазрения совести называет адрес одного курсанта-ленинградца из своего отделения. На том и порешили.

В тот же вечер Хут кинулся звонить этому курсанту, Вовке Чернову, и посвящать его в план операции. У этого курка папа геройствовал в длительной загранкомандировке, а маманя заведовала гинекологическим отделением здоровенной больницы МВД. Чтоб не сдохнуть от скуки, маман заваливала себя клинической работой и частенько брала суточные дежурства. На Хутово счастье, она дежурила и в следующее воскресенье. Успокоившись от такого удачного начала, Хут попросил принести ему негатив с семейного портрета. В советское время в любом фотоателье делали такие большие черно-белые портреты, и негатив всегда отдавался заказчику. Потом Хут сделал еще звонок одной из своих многочисленных подружек, при этом он выбрал девочку с весьма низким голосом. Он быстро дал ей под запись номер телефона и попросил позвонить по этому номеру в воскресенье, чтобы поговорить с одной интеллигентной парой от имени его матери. Девочка страшно удивилась, но просьбу обещала выполнить.

На следующий день Хут отправился в Дом Быта. Помните улочку, что упирается в Лебедева возле Штаба? На той улочке в семидесятых-восьмидесятых годах была пара рюмочных, ошивались там в основном адъюнкты-ординаторы и Первый Факультет, а напротив располагался монстр советского соцкультбытобслуживания. Там делалось все, и все плохо – от ремонта бытовой техники до фотографий. Хут нашел самого опытного фотографа, которого знало не одно поколение «академиков» – старого «земляка» пингвина Айсберга, еврея Моисей Маркыча. 99% Моисейкиных фоток изображали людей в форме. У Маркыча всегда подозрительно тряслись руки, но мастер он был что надо. Хутиев вытащил негатив и сказал: «Вот это – они. А перед вами – я. Нужно, чтобы я был с ними – одна прочная семья».

Моисей Маркыч положил негатив на белое стекло и изрек: «Ви, кугсант, на отца не похожи. Если одна семья, надо папе лисину закгыть, а то такой этот полковник – как шлимазл Ленин, а ви – как Пушкин. Так не бивает, но исключительно для такого кгасивого гоя как ви, за двадцать пять гублей – будет! Ви читали поэму ребэ Маяковича «Что такое цорес и что такое нахес?» Пока у вас в гхуках один нахес. Но стагый Моня знает, как тут навести ажур! Довегте дело дгугому – никто не повегит семейной идиллии на это фото. Всего двадцать пять гублей!»

Но Хутиев был из Сочи и предложил ровно пятерку. Моню это унизило и оскорбило, он ведь привык к неторгующемуся, в своей основной массе, контингенту военнослужащих медицинской службы. Четвертной в то время – это были деньги! После некоторого препирательства Маркыч наконец изрек: «Ви такой жадный кугсант, что я вас вигоню, если ви не согласитесь на десять гублей. Это мое последнее слово для вас! Всего десять гублей и завтга ви будете членом этой почтенной семьи! Ото за такое дело – это дешевле грхязи!»

Хут понял, что за следующим этапом торга будет приступ стенокардии у старого еврея. Поэтому он с выражением крайней признательности положил червонец и уселся на стульчик под лампы. Моисей Маркыч что-то долго вымерял рулеткой на полу, потом линейкой на негативе, а затем принялся настраивать свой деревянный фотоаппарат, похожий на гибрид собачьей будки и гаубицы времен Первой Мировой. Затем маэстро принес здоровый кусок ватмана и белую простыню, после чего минут пять бегал вокруг Хута, кутая его в тунику, на манер шкуры у неандертальца; Мастер укреплял простыню булавками, постоянно сверяясь с негативом. Наконец, прозвучали традиционные слова про птичку, пара щелчков – и Саня Хутиев довольный пошел домой.