Блудное чадо - Дарья Плещеева

Давний знакомец был старый ксендз, когда-то, видимо, полный и круглолицый, но с годами утративший плоть и наживший дряблость лица и рук. Но взгляд у него был острый, голос тихий и властный.

– Благодарю тебя, пан Даниэль, – сказал он Лапицкому. – Ты слово держишь, и я слово сдержу, найду для Зосеньки хорошего жениха, такого, чтобы при дворе был принят и будущее славное имел.

Услышав это, Васька понурился: наверняка ведь посватают девушку за богатого пана, который в недавней войне отличился. А в чем отличился он, Васька Чертков? В возне с дворовыми девками летом на сеновале?

Странствуя с Воином Афанасьевичем, Васька увидел молодых людей, которые занимались разнообразными делами, и вдруг понял: только у них будут богатство и честь, только им отдадут невест с хорошим приданым. Живя на Москве, он об этом не задумывался, знал, что батюшка с матушкой пропасть не дадут, а честь – лишь родовая. Но тут все иначе, и мало быть Василием Чертковым, нужно еще и что-то из себя представлять.

– Премного благодарен буду, отец Миколай, – сказал Лапицкий. – И коли хорошо выдашь замуж мою Зоську, пожертвую в любой храм, куда велишь, большое резное распятие.

Потом отец Миколай предложил московитам поужинать. За столом Ордин-Нащокин-младший неожиданно для себя рассказал о своем бегстве и желании служить польскому королю, раз уж так получилось…

– Похвальное желание, – согласился ксендз. – Полагаю, денег вы с собой взяли не так уж много, так что служить не просто желательно, а придется.

И, перейдя на латынь, произнес небольшую, но проникновенную проповедь о долге шляхты, откуда бы эта шляхта ни взялась, хоть из Московии, хоть из Лапландии. Воин Афанасьевич отвечал не так бойко, путался в глаголах, но со своей ответной речью справился, чем и заслужил похвалу.

Потом московиты стали осторожно выпытывать насчет Зосеньки. Оказалось – незаконное дитя, пан Лапицкий пригулял ее с некоей вдовушкой, а теперь вот боится, что хорошие женихи не посватаются. Васька даже обрадовался: если богатые не посватаются, так, может, ему девушку отдадут? Ксендз был умен – поскольку Васька не сумел скрыть радости, сказал: паненка еще молода, года два может соблюдать девичество, а за два года умный человек найдет способ стать еще и чиновным, и богатым. Васька понял, что отец Миколай на его стороне, а была у него, Васька, такая особенность – он хорошо помнил, кто ему сделал добро.

Поселившись в доме пожилой шляхтянки, духовной дочери ксендза Циховского, Воин Афанасьевич и Васька стали гулять по Кракову и улучшать свой польский язык. Городу во время «кровавого потопа» не повезло: перед войной по нему прогулялась чума, в войну он побывал в руках у шведов, многие костелы и монастыри были разрушены. Вавельский замок уцелел, но город обезлюдел и лишь теперь понемногу стал оживать. Поняв, что в замке поселились важные господа, прибежали купцы с товарами, открыли свои заведения ремесленники. Товар был, и хороший товар, но уже приходилось беречь деньги.

Ксендз их не беспокоил, но недели через две прислал за ними мальчика.

– Я говорил о вас с его величеством, – начал он, – и его величество готов взять вас в покоевые. Но только пана Ордина, пану Черткову придется состоять пока при нем. Это будет не сразу. И еще я говорил о вас с неким богатым паном. Он просил передать вам этот кошель с золотыми дукатами.

Воин Афанасьевич и Васька переглянулись.

– Вот так, не зная нас, взял да и отдал кошель? – спросил удивленный Васька.

– Отчего же не пожертвовать на благое дело? Вы пока эти деньги не тратьте. Когда попадете в Вавельский замок, приглядитесь, как одеваются покоевые его величества.

Но служебные дела пришлось отложить – Воин Афанасьевич простудился не на шутку и две недели провалялся в жару, а потом еще столько же не выходил из дома. Отец Миколай навещал его, расспрашивал о московских делах и предложил принести книг. Без книг Воин Афанасьевич скучал.

Готовя его себе на смену, батюшка с детства заставлял много читать и писать. Будь сынок иного нрава, хитрил бы, чтобы вырваться на двор к другим парнишкам. Этот же охотно сидел в горнице за столом или стоял перед аналоем, на котором лежала здоровенная книжища. Очевидно, поэтому жизнь, которая не укладывалась в книжные правила, раздражала его безмерно.

Книг Воину Афанасьевичу было принесено немало, и таких, каких он ни во Пскове, ни в Москве, ни в странствиях, ни в Царевиче-Дмитриеве не видывал. Они лежали двумя стопками на столе – «Метафизика» и «Логика» Монасия, «Красноречие» Каузина, еще Липсий – «Политика», «О республике», «Вступление в стоическую философию», еще комментарии к речам Цицерона, еще сборник проповедей Галятовского «Ключ разумения», еще творение Никколо Макиавелли «Государь». Все это были незнакомые имена, и Воин Афанасьевич очень хотел бы запереться с книгами и читать их в полное свое удовольствие, делать выписки, сравнивать и рассуждать. Но он выздоравливал, и следовало поскорее предстать пред королевские очи.

Государя Алексея Михайловича Ордин-Нащокин-младший так не боялся, как боялся польского короля. Государь был свой, а этот…

Этот еще только мог стать своим. Иногда Воин Афанасьевич говорил себе: этот должен стать своим.

Как-то у него в голове увязались понятие «свой» применительно к монарху и письма, написанные затейным письмом, с которыми он не расставался. Передача писем в руки Яна-Казимира означала, что отныне у Ордина-Нащокина-младшего иного государя нет. Это было исполнено тайного и высокого смысла, хотя, если рассудить трезво, смысл был простой и даже низменный – купить благосклонность короля.

В какой-то мере передача писем смахивала на «шествие на осляти» в Вербное воскресенье, когда патриарх едет на коньке, переряженном в осла, а царь ведет животное под уздцы. Тоже ведь – можно чистосердечно веровать в этот миг, что под патриархом ослик, как под Господом Иисусом, а можно усмехаться, зная, что это конек в попоне и особой ушастой шапке.

Ваську же заботило иное. Родители приучили его соблюдать посты. Шел Рождественский пост, а Васька, видя на столе скоромное, забывал о правильном воспитании. Если бы, как дома, ставили на стол миску с постными щами, да другую – с солеными рыжиками, да третью – с гороховыми комьями, ел бы, что дают, без размышлений. А тут потянешься рукой и замрешь – вспомнишь, что не положено; потом задумаешься, а рука сама и цапнет гусиную ногу…

Наконец настал день, а точнее, поздний вечер, и отец Миколай повел московитов в Вавельский замок.

Замок стоял на круче, под кручей была пещера, в которой неведомо когда жил страшный змей. Змея давно истребили, а все равно глядеть на черную дыру было страшновато. Да и на замок – тоже… Эк он чернеет на темном небе, и окошки нехорошо светятся…

– Не бойтесь, вы понравитесь его величеству, – ободрял отец Миколай. – Его величество охотно берет на службу православных. Недавно принял в покоевые пана Яна Мазепу, совсем молоденький панок, и православный…

О том, что Ян-Казимир, воспитанный немцами и иезуитами, недолюбливал поляков, старый ксендз умолчал.