Голем в Голливуде - Джесси Келлерман
Шрифт:
Интервал:
– Ты рассказывал о Махарале.
– Ну и будет. Не хочу раскрывать концовку. – Сэм улыбнулся – мол, он понимает всю нелепость предположения, что Джейкоб или вообще кто-нибудь прочтет его книгу. – Лучше расскажи о себе.
– Особо нечего рассказывать. Работа.
– Я догадываюсь. Что-нибудь захватывающее?
– Тебе вправду интересно?
– Я же спросил. – Сэм подмигнул левым мутноватым глазом. – Но может, просто из вежливости.
Джейкоб рассмеялся:
– Уел. Ладно. Не знаю, правда, насколько можно вдаваться в детали.
– Насколько сочтешь нужным.
– Хорошо. – Впервые за все время сферы их деятельности вскользь соприкоснулись. Умалчивать – как-то неестественно и даже нечестно. – Я занимаюсь одним странным убийством.
– Убийством, – повторил Сэм.
Джейкоб кивнул.
– Я думал, тебя перевели.
– Теперь перевели обратно.
– Понятно. – Сэм, похоже, расстроился. На тарелке он складывал водянистую мозаику из огуречных долек. – И что?
– Ну… в общем, мне поручили это дело, потому что на месте преступления нашли еврейскую надпись.
Молчание.
– Да, необычно, – сказал Сэм.
– Черто… весьма.
– Какая надпись?
– Цедек.
Вновь молчание.
– Ты так и не поел, – сказал Джейкоб.
Сэм отложил вилку:
– Звонили по этому делу?
– Оно связано со старым расследованием. У жертвы было скверное прошлое.
– Очень скверное?
Джейкоб поерзал.
– Я не вправе… ну… шибко скверное. Давай не уточнять.
– И теперь кто-то поквитался, – сказал Сэм. – Свершил правосудие.
– Примерно так. Если честно, все это мне не по душе.
– Почему?
– Видимо, не хочется, чтобы мститель оказался евреем. Я за него, конечно, не в ответе, но… Ты понимаешь.
– А если он еврей?
– Ну, еврей, значит, еврей. Следуй за доводом, куда бы он ни привел.
Похоже, Сэм не заметил, что его цитируют.
– Если не можешь быть объективным, надо отказаться, – сказал он.
– Я не говорил, что не смогу быть объективным.
– Но вроде как сомневаешься.
– Спасибо, я сам разберусь. И потом, мститель, может, вовсе не еврей, а только хочет им выглядеть.
– Не понимаю. Ты же вроде ушел из отдела убийств.
– Я же говорю, меня попросили вернуться. Точнее, приказали.
Сэм молчал.
– В чем дело, абба?
Сэм помотал головой.
– Ну как хочешь, я упрашивать не буду, – сказал Джейкоб.
– Я помню, как тебе было плохо.
Джейкоб скрывал депрессию и теперь набычился, словно его разоблачили:
– Со мной все хорошо.
– Ты мучился.
– Давай не будем, абба.
– А нельзя попросить, чтобы нашли кого-нибудь другого?
– Нет, нельзя. Нужен я, потому что я еврей. Серьезно, я больше не хочу об этом. Поезд ушел, и это не тема для разговора за субботним столом.
Сэм часто использовал эту отговорку, но опять не подал виду, что узнал реплику. Он рассеянно кивнул, поморгал, улыбнулся:
– Подавать десерт?
После второй кружки чая и третьего куска торта Джейкоб взмолился:
– Больше не могу.
– Смотри, сколько всего осталось.
– Не обязательно все съедать в один присест.
– Я заверну тебе с собой.
– Не вздумай. На неделе сам съешь.
– Мне в жизнь с этим не справиться. Ты обязан помочь.
– Я помог, одолев четыре порции кугеля.
– Помолимся?
– Конечно.
Отец подал Джейкобу молитвенник в гладком белом переплете, на котором синими буквами было оттиснуто:
БАР-МИЦВА[24]
21 августа 1993 г.
– Со школы, – сказал Джейкоб.
– У меня где-то целая коробка твоих школьных вещей. – Сэм показал на библиотеку.
– Это уже музей, – сказал Джейкоб, мысленно добавив: отступничества.
Прочли благодарственную молитву.
– Спасибо за ужин, абба.
– Спасибо тебе, что выбрал время… Джейкоб, я не лукавил. Не принижай свою работу. Полицейский – древнее призвание. Помнишь главу на твоей бар-мицве? Шофтим ве-шотрим.
– Судьи и смотрители. Может, стоило пойти в юристы? Был бы повод похваляться: мой сын вершит правосудие в Верховном суде.
– Я горжусь тобой, какой ты есть.
Джейкоб промолчал.
– Ты ведь это знаешь, правда?
– Конечно, – сказал Джейкоб.
На его памяти отец впервые отозвался о его работе хоть как-то – плохо или хорошо. В их семье не принято было навязывать профессиональные предпочтения, но полицейская стезя не вызывала восторга. Джейкоб полагал, что его выбор, как и утрата веры, отца огорчал.
Сейчас от этого взрыва искренности Джейкоб поежился и сменил тему:
– У меня к тебе вопрос. Я вот задумался о том, что «справедливость» и «милосердие» – однокоренные слова. Цедек и цдака.
– Это верно для несовершенного мира.
– Что? А понятнее?
– То, что мы называем справедливостью, сотворено людьми, а поскольку мы сами по определению твари, все нами созданное несовершенно. Между судом Божьим и человеческими потугами к нему приблизиться огромное различие. Можно сказать, коренное. Человеческая справедливость, как и всё в этом мире, неизбежно отвечает нашим запросам и соответствует нашим возможностям. В некотором смысле она противоположна истинной справедливости…
Джейкоб слушал вполуха – отец перешел на речитатив. В том, что Сэм раввин, а Джейкоб – коп, имелась своя логика. Сказать, что его выбор профессии был сделан в противовес отцовскому неземному мировоззрению, слишком просто. Однако ребенка, корпевшего над светскими и религиозными книгами, манила работа не для белоручек.
– …Что в этом мире воспринимается как противоположное – например, справедливость и милосердие, – в сознании Бога едино – разумеется, это образно, – и это, кстати, соотносится с вышесказанным о диалектической истине…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!