Избранные дни - Майкл Каннингем

Она его пропустила. Никто ее за это не винил, но пропускать все же не следовало. В конце концов считалось, что она — одна из тех редких кудесников, что умеют расслышать отзвук действительного намерения, прозвучавший далеким ударом молотка по шляпке гвоздя, — как бы цветисто ни выражался звонящий, какой бы маловероятной ни представлялась угроза. Но она его пропустила. Когда ее соединили, она подумала: ребенок, белый, от почти тринадцати до пятнадцати с небольшим, обыкновенный компьютерный маньяк, дни и ночи проводящий в пахучей мальчишеской комнате, которую ничто на свете не заставит его прибрать, в окружении пластиковых стаканов из-под «биг-галп»[6]и дистанционных пультов; бледный, похожий на хорька задохлик с деревянными интонациями и жестами, неряшливый даже в тех редких случаях, когда примет душ, у которого есть один или два приятеля, в точности таких же, как он сам, — с ними-то он и общается, да еще с домашними, поскольку этого не избежать, и с кучкой сетевых знакомцев, с которыми он обменивается словами на особом языке — языке их общей страсти, заставляющей их пропадать в полутемной комнате пригородного дома, наедине с неверным светом монитора, среди запаха ног, пропотевших шерстяных фуфаек и давней спермы.

С такими детьми, в самых разнообразных воплощениях, Отдел профилактики преступлений сталкивался часто. Это была особая порода — унылые прыщавые десперадо, которые, сходя с ума от гормонов и одиночества, сидели с членом в одной немытой руке и сотовым телефоном в другом. Этот звонок ничем не отличатся от других таких же, ничто в нем не предвещало опасности. Или это ей теперь так казалось. Она помнила разговор в лучшем случае наполовину. Никаких указаний на цель нападения или на оружие, лишь подростковый голос, обещавший убить человека, из-за того, что люди… — что такого с людьми, скажи мне? — засерают мир, разрушают его — ты имеешь в виду кого-то конкретно, определенного человека, которого хочешь убить? — не важно, какая разница, все мы одинаковые — как же так, все ведь разные — я имею в виду, не важно для мира, для мироздания в целом — кто тебя обидел, по-моему, ты на кого-то обиделся, верно? — нет, вы не поняли, ни на кого я не обижен, просто собираюсь кого-нибудь взорвать и подумал, что хорошо будет об этом сообщить.

Связь прервалась.

Кэт не придала звонку значения и не стала о нем докладывать. Три дня спустя, когда пришло это сообщение, что-то щелкнуло у нее в голове. Взрыв на углу Бродвея и Кортленд, совсем рядом с Нулевым уровнем,[7]по крайней мере один погибший, возможно, и больше. За эти три дня через нее прошло несколько десятков звонков. Она беседовала с мужчиной, который сказал, что выдает себя за голубого и ходит в бары для голубых, чтобы там подсыпать яд в напитки, и тем самым помогает избавить планету от людей, понапрасну сосущих сок из Древа жизни. Она беседовала с пожилым латиноамериканцем, который обещал порубить мачете сотрудников публичной библиотеки, центрального ее отделения, если они не выследят того, кто пишет про него гадости в книгах.

Она снова начала записывать. Она пыталась бросить эту привычку, но после разговора с потенциальным убийцей библиотекарей перед ней уже лежал исписанный желтый стикер:

Вред от книг

Убивать безвинных

Новая метла?

Это был не бред. Это были ее заметки. Психологи во время разговора с пациентом записывают свои мысли. У нее, правда, они выходили более бессвязными. Она скомкала стикер и выбросила его в корзину. В нынешней ситуации не хватало только, чтобы кто-нибудь прочел эти слова, написанные ее почерком. Кроме того, ей совсем не нравилось, что пишет она, не вполне отдавая себе в этом отчет.

Что, если попросить Саймона увезти ее куда-нибудь на несколько дней? Может, пляж, завтраки в номере и Саймон, который весь и целиком будет ее, помогут снять напряжение. Его «Блэкберри»[8]она бы выкинула в прибой. Утопила бы в пинаколаде.

При известии о взрыве что-то щелкнуло у нее в голове, но о том разговоре она не вспомнила. Некоторые подробности происшествия стали известны через час с небольшим. Погибших оказалось двое, а не один, и, пока не поступило новых данных, считалось, что у того из них, кого разорвало без следа, была с собой взрывчатка. Второго удалось идентифицировать как Дика Харта, застройщика, участвовавшего в восстановлении Всемирного торгового центра, — средний палец левой руки с обручальным кольцом обнаружили на пешеходном светофоре.

Все правильно. Я собираюсь кого-нибудь взорвать и подумал, что хорошо будет об этом сообщить. Господи, помилуй!

Кэт нашла свой тогдашний отчет, показала его Питу Эшбери. Если мальчишка окажется тем самым, значит, она его пропустила.

Она отказалась от предложения Пита уйти домой пораньше. Она досидела до конца рабочего дня, дожидаясь, не найдут ли на месте взрыва новые фрагменты тел. Поговорила с мужчиной, который намеревался взорвать кофейню «Старбакс» (не важно, какую именно) за то, что тамошние хозяева упрямо продолжали нанимать на работу черномазых шлюх. (Дабы не нарушать правила, она не стала упоминать, какого цвета кожа у нее самой, но зато про себя пожелала засранцу поскорее сдохнуть.) Другой ее собеседник, мужчина со славянским акцентом, собирался убить заместителя мэра (отчего именно заместителя?) потому лишь — насколько она успела разобрать, пока он не повесил трубку, — что это казалось ему забавным.

Все свои авторучки она убрала со стола в ящик Это немного походило на попытку бросить курить.

Пит зашел к ней в отсек без пяти пять. Необъятный, как картотечный шкаф, и примерно такой же интересный собеседник, он при этом был достойным человеком, мужественно переносившим свалившиеся на него несчастья. Его жена слепла. Дочь вышла за безумного любителя природы, тот увез ее в Коста-Рику, чтобы жить там с ней на дереве.

— Что такое? — спросила Кэт.

Она была не в том настроении, чтобы любезничать. Заискивающий тон был бы кстати — в конце концов, это она, скорее всего, пропустила звонок, — но если сейчас начать лебезить и извиняться, если повести себя как человек, который вымаливает прощение, можно было навсегда застрять в этом образе. А не пошли бы все, кто ждет от нее смирения…

Пит стоял в проходе (никто бы не назвал это место дверным проемом; это была просто черта, на которой принадлежащие Кэт четыре на четыре фута соединялись с более обширным ярко освещенным пространством), плотно сжав губы. Кроме Кэт, он был единственным черным братом в отделе профилактики. Кожа — как полированное темное дерево, несообразно красивая седая шевелюра.

— Нашли левое предплечье, — сказал он. — А еще половину кроссовки с половиной ступни внутри. Это был ребенок.