Большая книга ужасов-29 - Ирина Щеглова

Ночью я встретила его. Он стоял на крыльце, абсолютно здоровый, красивый, как на фотографии в молодости, в длинном черном пальто, костюме, шляпе…

– Дедушка, ты почему здесь? – спросила я.

– А что мне делать там одному?.. – ответил он.

Он приходил к бабушке каждую ночь. Я слышала скрип половиц и негромкий разговор. Я не спала, мне хотелось посмотреть на них, но я не смела.

Мама говорила бабушке:

– Поедем к нам.

Но бабушка отказывалась, ссылаясь на какие-то несущественные причины. Никто не смог бы ее убедить уехать: ведь здесь дед по-прежнему с ней.

– Мало ли что, – говорила бабушка, провожая нас на вокзале, – дом надо сохранить…

– Да кому он нужен? – удивлялась мама. – Никто из нас не будет в нем жить.

Но бабушка качала головой и мудро улыбалась.

Мне, конечно, тоже жаль оставлять ее одну, но когда я узнала, что бабушка не станет продавать дом, так обрадовалась! Каждое лето родители привозили меня сюда, и я была счастлива. Если бы меня спросили, где бы мне хотелось жить, я не задумываясь ответила бы: в этом доме, укрытом вишневыми деревьями, в саду с горой золотого песка у забора, где с тихим стуком падают яблоки, где о чем-то шелестит старая груша и георгины тянут гордые шапки цветов к солнцу.

Можно заблудиться в подсолнухах или делать прически зеленым кукурузным початкам. Можно валяться на траве у колодца, наблюдая за стрекозами или за тем, как по двору бегают пушистые комочки-цыплята. Можно до изнеможения качаться на качелях, играть с собакой, помогать кошке растить выводок котят, а по вечерам слушать, как поет сверчок в углу у печки.

Зимой мне часто снились дом и лето.

Маленькой я считала этот мир своим, принадлежавшим мне одной. Я думала, что он неизменен, что он будет таким всегда – зеленым, солнечным и ярким. Но умер дед, а потом погиб наш старый пес. И бабушка осталась совсем одна. А я почему-то перестала видеть дом во сне.

Вообще с той поры с моими снами не все в порядке.

Наверное, я слишком эмоциональна.

С возрастом пройдет… Возможно.

А пока Егор от безделья донимал меня разговорами, и я мечтала только об одном – уехать поскорее домой. Хотя жаль было оставлять бабушку.

А потом, перед отъездом, позвонила моя подруга Ольга.

– Ваня умер, – с трудом разобрала я сквозь рыдания.

Мы с Ваней шли по пустому шоссе, гладкому и скучному. Я – слева, он – справа. Дорога уходила идеально прямой лентой за горизонт, хотя горизонта здесь не было и быть не могло. Однако уходила. И нам надо было торопиться. Это я знала, а потому время от времени поторапливала своего спутника. Шли мы налегке: только у него гитара в чехле за спиной, вот и все. Остальное все осталось там…

Я время от времени посматривала по сторонам, искала укрытие, мало ли… Но выгоревшая мертвая степь не оставляла надежды.

Главное – успеть до темноты.

То, что темнота наступит, я знала, хотя здесь не было солнца, а бесцветный тусклый свет трудно назвать дневным. Но все-таки.

Ваня все больше молчал и выглядел растерянным, что неудивительно. А мне было тревожно.

Маленькая белая церквушка появилась неожиданно. Выросла прямо на дороге. Точнее, шоссе упиралось в нее, словно в конечный пункт.

Мы успели.

У входа нас ждал маленький старичок-священник в поношенной рясе. Он взглянул на меня благосклонно, благословил нас, а потом увел его, оставив меня одну.

Он не давал мне указаний, не предостерегал, не просил, но мы оба – он и я – не нуждались в объяснениях.

Я была проводником, а стала сторожем. Кроме меня – некому.

И сразу стало так спокойно! Тревога ушла, ведь я точно знала, что надо делать.

То, от чего я защищала Ваню, в церковь проникнуть не могло. Но оно будет искать брешь, это мне известно. Значит, я должна опередить. А еще лучше, напасть первой.

Я не думала, скорее чувствовала, шла по возможному следу, как охотничья собака. Проверила все углы и закоулки. Бреши не было. В то же время я ее ощущала, у меня трепетали ноздри, когда я обходила церковь, обшаривала стены, реагировала на всякое движение воздуха.

Что-то внутри меня подсказывало – ищи сквозняк…

А потом снова появился священник и отвел меня в маленькую пристройку. Крохотная комнатушка, можно сказать чулан. У стены кровать, в изножии – сундук, вот и все убранство.

– Будь здесь, пока не рассветет, – сказал священник.

Я села на сундук и уставилась на плотную занавеску на окне напротив. Чулан я еще не проверяла. Подсобное помещение… вот именно! Подсобное! Если есть брешь, то она именно тут.

Я сидела неподвижно и смотрела. Ждала.

Темнота все не наступала. Оставалось достаточно светло, чтоб различить малейшие изменения или нечаянное чужеродное движение.

Дождалась. Плотная ткань занавески чуть заметно колыхнулась и стала наливаться темнотой. Порыв ветра отбросил угол занавески, ткань пошла смоляными волнами.

И тогда я, не раздумывая, протянула руки вперед, сцепила пальцы и вывернула ладонями наружу. Никто не учил меня. Просто я знала, что смогу, и все.

Занавеска вздулась черным пузырем и потянулась ко мне. Внутри меня, где-то на уровне груди, под ребрами, возникла горячая покалывающая пустота, она расширилась, подступила к горлу, побежала по плечами, рукам, достигла ладоней и вырвалась наружу. Нет, я ничего не увидела. Никаких светящихся потоков, ничего такого. Но оно, то, что ломилось сквозь брешь, остановилось. Замерло, опомнилось, попыталось пробить защиту. Мы столкнулись, я напряглась так, что зазвенела каждая клетка моего тела. Оно попятилось. Огрызнулось напоследок, всхлипнув, сорвало занавеску и вместе с ней буквально всосалось в невидимую щель.

Я подошла к окну, проверяя, все ли запечатано. Лазейка исчезла.

Так же как и тьма – она рассеялась.

Я поняла – пора!

Мы вышли на шоссе втроем. Батюшка провожал Ваню.

Шоссе снова тянулось вперед, правда, теперь оно не упиралось в мнимый горизонт, а исчезало в золотистой дымке.

– Ну, прощай, – сказала я, – дальше ты сам.

Ваня улыбался каким-то своим мыслям. Ни страха, ни растерянности на его лице. Он был готов к дороге.

Он пожал мне руку, священник снова благословил его.

И вот Ваня уже шагал в сторону золотистого тумана. А я еще подумала: неужели и здесь встает солнце?

Я долго смотрела вслед уходящему Ване.

– Хорошая работа, – сказал священник.

– Почему я?