Перемещенное лицо - Владимир Войнович

И через полчаса оказался у вполне неприметных металлическихзеленых ворот с ажурным плетением поверху. Ворота открылись, пропустили машину,закрылись снова, и машина оказалась заблокированной между двумя воротами – первымии вторыми – и стояла, как баржа в шлюзовой камере. Тотчас из бокового помещениявышли два офицера и попросили пассажира покинуть машину, показать документы ипредъявить для досмотра портфель. Пока один из них на капоте перебиралсодержимое портфеля, другой попросил Лаврентия Павловича повернуться лицом кмашине, положить руки на крышу и пошире раздвинуть ноги, что маршал Берия ивыполнил, не выражая ни малейшего неудовольствия, ибо это была обычная,рутинная процедура. Маршала, как, возможно, еще помнит читатель, и раньше такпроверяли, и теперь той же процедуре подвергли. Он был тщательно, но деликатно,без грубостей, общупан с головы до ног, особенно под мышками и в паху, послечего ему было разрешено пройти на территорию дачи пешком.

Лаврентий подхватил портфель и двинулся по дорожке,посыпанной розовым гравием. Учиненный досмотр, несмотря на его рутинность, былему неприятен, но настроения не испортил, а настроение у маршала было оченьхорошее, отчего он шел, как бы даже приплясывая, и подергивая шеей, инасвистывая мелодию грузинской песенки, которую любил сам, потому что ее любилего старший товарищ, к которому он сейчас направлялся. Розовая дорожка сначалавилась между высокими соснами, потом выходила на открытый участок передскромного вида дачей, где по обе стороны на отдельных клумбах росли пионы,георгины, гладиолусы и большие белые розы. Дача была в самом деле на видскромная, одноэтажная, без лишних украшений снаружи и ненужных роскошестввнутри. Сейчас какой-нибудь новый русский в такой даче дворника своегопостеснялся бы поселить, а тогда некоторые, даже сильные мира сего, властьюупивались, но в своих потребностях были крайне непритязательны. Хозяин дачи впотертых холщовых брюках с пузырями на коленях, в застиранной серой рубахе скороткими рукавами и в сандалиях на босу ногу стоял у розового куста. Леваярука у него была в брезентовой рукавице, а в правой он держал большие садовыеножницы. Этим любителем-садоводом был, конечно, Иосиф Виссарионович Сталин.

В последнее время Иосиф Виссарионович сильно сдал. Было емуеще только шестьдесят пять лет, возраст немалый, но при хорошем питании и уходене такой уж и крайний. Другие люди в этом возрасте ведут еще очень активныйобраз жизни: по утрам делают физзарядку, полноценно трудятся, даже спят сосвоими женами, а более расторопные – и не со своими. Сталину же, несмотря надоброкачественное питание, хорошие жилищные условия и прекрасный уход, подобныерадости были уже недоступны: жену свою он давно застрелил, Розу Кагановичпрогнал, а другие женщины ему удовольствия не доставляли. Наслаждение особенноеи даже сексуального свойства он получал, когда уничтожал врагов, унижалсоратников и заставлял их цепенеть от страха, визжать от боли и на коленяхпросить пощады. Однако всего этого даже при хороших условиях жизни и правильномпищеварении уже было недостаточно, чтобы компенсировать урон организму,нанесенный большими переживаниями в годы войны, и лежащим на плечах грузомогромной власти, и чем дальше, тем больше развивающейся манией преследования. Большаявласть, к которой многие люди неразумно стремятся, требует постоянного, иногданевыносимого и изматывающего напряжения. А власть бесконтрольная иупотребляемая беззаконно по злой прихоти властителя возбуждает в нем чувствонепреходящего страха перед возможным возмездием. Сталин, как известно, былужасно жесток, и потому его все боялись, но он боялся еще сильнее, потому чтобоялся всех. Боялся своих соратников, поваров, докторов и потому держал большуюохрану. Но чем больше была охрана, тем больше он и ее боялся. Он никогда неспал в одной и той же комнате две ночи подряд. Но неизменным оставалось одно:все комнаты, в которых он спал, были без окон. Никто не должен был знать, вкакой именно комнате он спит, но охрана и ее начальник генерал Николай СидоровичВласик знали все и помалкивали. Знали потому, что из комнаты, где спалоохраняемое лицо, часто был слышен какой-то странный, нечеловеческий, лошадиный,пожалуй, храп, а иногда раздавалось точно уж лошадиное ржание.

Охранники все это слышали, но не могли не то что обсудитьхотя бы шепотом это явление, но даже переглянуться не смели. А храпел такгенералиссимус и ржал потому, что ему часто снился почти один и тот же сон:идиллия с переходом в кошмар. Будто он, маленький рыжий жеребенок, отбившись отстада, пасется на каком-то горном пастбище, и сначала все хорошо. Светит мягкоесолнце, летают бабочки и стрекозы, трава под ногами сочная, вкусная, с приятнойкислинкой. Все хорошо, но вдруг, откуда ни возьмись, появляются волки. Онпытается убежать, но он, оказывается, стреножен, он пытается разорвать путы, ноне может, а волки приближаются, и вот он видит, это уже не волки, а Берия,Хрущев, Маленков, Молотов, Каганович, иногда и Ворошилов с Буденным раскрываютсвои волчьи пасти и тянутся к нему со всех сторон. Он вспоминает, что у негоесть охрана, кричит (вот тогда-то охрана и слышала странное ржание), но,кажется, бесполезно, никто на помощь ему не спешит. В таких случаях онвскакивал, озирался, не сразу понимал, где находится, ощупывал стены, проверял напрочность засовы, снова ложился и опять вскакивал в ужасе. Страх, мнительность,подозрительность были его основными чувствами в последнее время. Недоверие ковсем людям и их словам изматывали генералиссимуса и разрушали. В своишестьдесят пять лет он выглядел на восемьдесят, лицо у него было сморщенное,руки темные, дряблые, с неразвитыми мускулами, грудь впалая, заросшая седойшерстью, глаза смотрели всегда настороженно. Впрочем, когда он работал в саду,у него настроение улучшалось.

– Вот видишь, Лаврентий, чем я занимаюсь, – сказал Сталин ипочмокал растрескавшимися губами. – Отсекаю лишнее. Для того чтобы этот кустбыл всегда пышным, красивым и здоровым, надо решительно использовать ножницы иотсекать лишнее. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Еще как понимаю, дорогой Коба. Еще как понимаю. Я толькоэтим и занимаюсь, что отсекаю лишнее. Иногда это может быть лишняя голова, –уточнил он и громко засмеялся, придерживая пенсне, чтобы не прыгало.

– Ой, что ты говоришь, Лаврентий! – поморщился садовод. –Какой ты неисправимый головорез! Почему ты обязательно воображаешь что-тонеприятное в то время, когда я веду речь о прекрасном? Ты посмотри на эту розу.Разве тебе не кажется, Лаврентий, что роза – это чудо природы? А, Лаврентий,тебе так не кажется?

– Кажется, кажется, дорогой Коба, – горячо заверилЛаврентий. – Именно так и кажется. Мне кажется, что роза – это очень дажебольшое чудо природы.

– Тебе так кажется или это так и есть? – И ИосифВиссарионович посмотрел на Лаврентия Павловича со своей всем известной лукавойулыбкой, от которой многим становилось не по себе, а у некоторых даже случалисьинфаркты с инсультами.