Соль и шторм - Кендалл Калпер

Тэйн открыл рот, но тут же закрыл. Опять открыл и закрыл, точно никак не мог подобрать нужные слова. В конце концов, он быстро расстегнул пуговицы на синей рубашке с длинным рукавом. Скинул. Стянул через голову застиранную, некогда белую майку. И я ахнула, не в силах вымолвить ни слова. Весь его мускулистый торс был испещрен замысловатыми символами и знаками. Черные лабиринты, ломаные линии на смуглой гладкой коже были не просто татуировками, они светились, пылали сильнейшей магией. Теперь мне без всяких слов стало понятно, почему я ощущала в Тэйне мощную магическую силу, которую он, оказывается, носил не в себе, а на коже. Заключенная в этих причудливых рисунках, она окружала его плотным кольцом.

– В моем возрасте их обычно больше, – тихо сказал Тэйн. – Но я уехал из дома прежде, чем заслужил право сделать другие татуировки.

Я не могла говорить, только смотрела во все глаза, до глубины души пораженная удивительным эффектом. Кроме того, на меня нахлынуло совершенно незнакомое чувство, волнующее и необъяснимое. Вообще, я довольно часто бывала в доках, чтобы привыкнуть к виду мужчин в майках или рубашках с коротким рукавом. Не то что местные леди, с ног до головы разряженные в шелка, которые, нечаянно столкнувшись с ними в Главном доке, щебетали как встревоженные птички и стыдливо прыскали, прикрывая лицо ладошками. Однако я впервые стояла рядом с обнаженным мужчиной. Я поймала себя на мысли, что, затаив дыхание, любуюсь отнюдь не сложными татуировками, а мускулистыми сильными руками, стройной осанкой, упругими сплетениями мышц и широкими плечами. Его тело казалось прекраснее, чем опутывавшие его узоры.

Я знала, что это неправильно – находиться наедине с полураздетым парнем. Зайди в этот момент месье Дюбьяр, он тотчас доложил бы обо всем матери, и никакая бутылка вина его бы не удержала. Но мне почему-то совсем не хотелось, чтобы Тэйн скрывал свои татуировки. Дрожа, я протянула руку к его груди и коснулась рисунка прямо над сердцем. Разряд магии словно прошил меня насквозь, и я тут же вспомнила об идоле, подаренном когда-то моей бабушке, которого она потребовала немедленно унести. Но теперь я не боялась и, прижимая ладонь к его груди, с восторгом и упоением ощущала натиск его магии. Я догадалась, что предназначение этого символа – защищать Тэйна от болезней.

– У моего народа таких татуировок гораздо больше, и у каждого – свое значение и сила, – произнес он, и я отчетливо уловила нервную дрожь в его голосе. – Теперь их нет и больше никогда не будет, но вот эти… Я знаю, на что они способны…

Он слегка наклонился. Сзади его руку, там, где она переходила в плечо, украшал любопытный маленький рисунок: сетка из двенадцати треугольников, приблизительно двух дюймов в ширину, расположенных в виде звезды. Орнамент напоминал компас, который изображают на морских картах.

– Эта татуировка, – объяснил Тэйн, – защищает от магии, которая может причинить вред. Ее делали только для самых дорогих людей, если они нуждались в защите. Молодые женщины носили его во время беременности, охотникам накалывали этот рисунок перед тем, как они надолго отправлялись за добычей. Еще он исцелял больных.

– А у тебя он почему? – спросила я, почему-то перейдя на шепот.

Тэйн долго не отвечал, вглядываясь в узор.

– Мне сестра сделала, когда я уезжал с острова, – наконец произнес он и взглянул на меня. – Это очень мощная татуировка. Если бы у тебя была такая, твоя мать не могла бы причинить тебе никакого вреда, по крайней мере, с помощью магии.

Тэйн поднял с пола рубашку и майку, и, пока он неторопливо одевался, я успела разглядеть множество других узоров на его спине и плечах, от которых так и веяло силой, властью, удачей, мастерством. Не тело, а вселенная заклинаний!

– Почему ты не сказал мне об этом раньше, в первый день? – недовольно спросила я.

Тэйн посмотрел на меня с неподдельным удивлением, будто не представлял, как я могу этого не понимать да еще и сердиться.

– Это ведь наша магия, – сказал он тихо. – Чужакам не делают наших татуировок, хотя многие моряки об этом просили, когда их корабли останавливались на острове. Им просто нравились рисунки. Они хотели покрасоваться новыми наколками, вернувшись на борт, но эти татуировки не для украшения. Они имеют особое значение, и их нужно заслужить.

С минуту он пристально смотрел на меня. Его янтарные глаза, отражая свет, вспыхивали синеватыми искрами.

– С тобой что-то должно произойти, девочка-ведьма. Что-то ужасное, о чем ты даже не хочешь говорить. Думаю, у тебя есть полное право носить татуировку.

Маяк на нашем острове уже давно стоял заброшенным и был чем-то вроде местного курьеза. Иногда туда забредали из любопытства, но по большей части он служил лишь поводом для шуток. Впрочем, даже если бы он и действовал, им все равно пользовались бы крайне редко. «Маленький пруд» – так называют моряки пристань Нью-Бишопа, потому что воды здесь всегда тихие (легендарный случай с Ленорой Роу около двухсот лет назад был, пожалуй, единственным). Мягкий и мелкий как пудра песок ласкает дно любого корабля, который садится здесь на мель. Впрочем, нужно быть слепым или пьяным в стельку, чтобы пропустить доки Нью-Бишопа, в целую милю длиной. Да и то такое возможно, если капитан вдобавок ко всему еще и редкостный неудачник.

Если бы у правителей нашего острова была хоть капля здравого смысла, они наверняка установили бы этот маяк в каком-нибудь другом месте, где он мог пригодиться. Например, возле рыбацкой деревушки Уэлд-Хэйвен, которая ютилась на юго-западном берегу острова, почти сразу за болотами. От Уэлд-Хэйвен и начинался «хвостик запятой», на конце которого укрылся в скалах дом Роу.

Уэлд-Хэйвен в шутку называют «гаванью» – здесь, в отличие от тихой пристани Нью-Бишопа, побережье встречает корабли грядой остроконечных скал, напоминающих огромные клыки гигантской челюсти. Только крошечные рыбацкие плоскодонки могут легко лавировать между острыми камнями и без риска выходить в открытое море. Если в тех местах пока еще не было крушений, то лишь потому, что не находилось таких дураков, которые бы попробовали там пришвартоваться. Тем не менее губернатор нашего острова решил, что устанавливать маяк в Уэлд-Хэйвен будет пустой тратой, поскольку увидит его лишь горстка темнолицых рыбаков да их кривоногие жены. Зато такому прекрасному городу, как Нью-Бишоп, необходим красивый большой маяк, повод для гордости. Сказано – сделано: он был возведен к столетию английского поселения на острове Принца – высотой в шестьдесят футов, белый, с маленькими темными окошками и черным куполом.

Но теперь, когда близился двухсотлетний юбилей, маяк стал бельмом на глазу у города. Дети давным-давно поразбивали все окна, на белом облупленном камне проступила ржавчина, и со стороны казалось, что бедняга весь в кровоподтеках. Благотворительное женское общество регулярно затевало сбор средств под девизом «Спасем наш маяк!», но мужчины острова не торопились вкладывать с трудом заработанные деньги в его реставрацию, не видя в том никакого проку.

Зато маяк был идеальным местом, где Тэйн мог бы нанести на мою кожу магический узор. Там мы будем довольно далеко от города, поэтому, если вдруг я и начну вопить от боли, вряд ли кто-то меня услышит. На маяке и днем-то ни души, мы же и вовсе пойдем туда ночью, так что сможем задержаться сколько угодно, хоть до рассвета. Правда, я беспокоилась, не разваливается ли он изнутри, да и темновато там было. Вот ведь ирония: маяк без света.