Соль и шторм - Кендалл Калпер

Под каждым рисунком, в нижнем углу виднелась приписка – две буквы: Х. и К. Я как-то спросила бабушку, что они обозначают. Бабушка нахмурилась и сказала, что, скорее всего, это инициалы возлюбленного Фрэнсис. Я даже не стала расспрашивать о нем, своем прапрадедушке, потому что знала – эти вопросы ни к чему. Женщины Роу не выходят замуж, не берут фамилию мужчины и рожают только девочек. Да и меня интересовали только женщины Роу, и бабушка не скупилась на истории.

Марта, мать Фрэнсис, могла читать чьи угодно мысли, а вот Ленора, первая из Роу, родившихся на острове, умела стирать из памяти любые воспоминания, правда, только с позволения их хозяина. Она была популярна среди вдов, но все же не настолько, как ее дочь, Эбигэйл. Та обладала способностью вступать в контакт с умершими. У Иды, дочери Эбигэйл, тоже нашлись почитательницы среди женщин острова. Она могла точно угадать, чем в данный момент занимался какой-нибудь человек, если держала в руках его вещь. Об этом до сих пор напоминают подгулявшим морякам и непослушным детям: «Осторожно! Ведьма Роу следит за тобой!» А самой первой колдуньей в семье Роу была Мадлен, попавшая на остров вместе с переселенцами. Она тогда носила под сердцем Ленору. Мадлен умела управлять животными. Этот дар открылся у нее на острове, а прежде она была совершенно обычной девушкой и ничего о магии не знала. Родилась она в другой стране. Одни говорят, что в Англии, другие – во Франции. Уже будучи беременной, Мадлен тайком проникла на борт корабля, который плыл в Новый Свет. В пути корабль попал в чудовищный шторм и потерпел крушение. Осколки разметало по океану. Мадлен думала, что не выживет, но гигантский кит подхватил ее и пронес сотни миль, к скалистым берегам острова Принца.

Такими были женщины семьи Роу: необычными, сильными, могущественными. Они дарили острову безопасность и процветание. Каждая с рождения знала свое предназначение в жизни и следовала традициям семьи. А еще они оставили бесценное наследие: книги, одежду, камни для гадания, новый способ рыбной ловли и… добрую память в сердцах островитян. Я не могла позволить, чтобы они бесследно канули в прошлое.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – просила я бабушку.

И она рассказывала.

– Что это? – меня заинтересовал рисунок в тетради Тэйна: маленькая пестрая птичка с тонким, изогнутым клювом.

Тот оторвался от записей. У нас был уговор: в те дни, когда он работал над заклинанием моей матери, приносил свои наброски. Это меня отвлекало. Я не стояла у Тэйна над душой, не сновала по комнате, отрывая от дела своими вопросами и опасливыми замечаниями о том, что опять ничего не получится. Его рисунки удивительным образом меня успокаивали, заставляли забыть, по крайней мере на некоторое время, о ночном кошмаре, о матери и бабушке и даже о семейной магии. У Тэйна было около дюжины альбомов, одни – очень красивые, в кожаных переплетах, другие – просто стопка сшитых листов в обложке из картона.

Я полюбила его рисунки, мне нравилась их энергия и выразительность. Порой их было сложно понять, хотя многое из того, что он изображал, мне встречалось прежде, но я не умела видеть вещи так, как было дано Тэйну. Оттого я чувствовала себя точно неопытный ученик. А Тэйн будто заново открывал для меня мир.

Я и к самому Тэйну стала относиться совсем иначе. Он не смешил меня, как Томми, и не умел, как бабушка, развеять чувство одиночества. Но находясь с ним рядом, разглядывая его рисунки, слушая его голос, улавливая волны его магии, я ощущала странное умиротворение, хотя спокойной бываю крайне редко.

Я показала Тэйну эскиз птицы. Большинство его рисунков были выполнены в четкой, уверенной, энергичной манере, но этот, похоже, неоднократно стирали и правили. На лице парня вдруг появилось странное выражение, будто ему причинили боль.

– Ну… это такой попугай, – все же ответил он.

Я удивилась.

– Этот попугай… он что, летал туда-сюда, пока ты рисовал?

– Нет, я часто его видел и рисовал по памяти. Этот попугай… сейчас мертв.

– Ты его убил?

В общем-то здесь нет ничего необычного. Моряки, оказавшись на дальних берегах и встретив экзотическое существо, всегда были не прочь узнать, каково оно на вкус. Наши, например, клялись, что гигантские черепахи, которых им довелось где-то отведать, так же вкусны и нежны, как индейки, а из их панцирей получаются очень удобные чашки. Но Тэйн качнул головой. Он протянул руку и забрал альбом.

– Давно я про него не вспоминал. Это домашний попугай моей сестры.

Он затих и помрачнел. Я вспыхнула. Конечно! У него же были сестры. Совсем забыла!

– Тэйн, – я протянула к нему руку, хотела коснуться, но не решилась.

Он захлопнул обложку и с улыбкой взглянул на меня.

– Ужасные рисунки! Давно пора было бросить это дело.

Должно быть, мое лицо выразило недоумение, потому что он вдруг рассмеялся и добавил:

– Да все в порядке, Эвери! Пустяки.

Но я видела, что эти рисунки отнюдь не пустяки и важны для Тэйна, словно они были частью его самого. Его мечтами и мыслями, его тревогами и радостью. И почему я сразу не сообразила, что свою семью, свой дом он не рисовал?

Вернув мне этюдник, Тэйн снова принялся за дело, как будто никакого разговора и не было. Возможно, и мне следовало листать альбом дальше, будто та птица мне вовсе не попадалась на глаза, но дрожь не утихала. Я положила наброски на пол.

– А ты многое помнишь? Я имею в виду… твой дом, – я озабоченно сдвинула брови, стараясь выразиться так, чтобы он понял: отвечать вовсе не обязательно.

Он приподнял бровь.

– Ну, наверное, столько же, сколько и все помнят о своих первых девяти годах жизни.

– Но не так уж много, да?

Тэйн ничего не ответил, и, нервно постукивая пальцами по обложке этюдника, я продолжила:

– А ты не пробовал когда-нибудь… Может, ты пытался нарисовать то, что помнишь? Что-то еще. Или… кого-то?

Не знаю, зачем я это спросила. Может, потому, что когда-то хотела так же, как Тэйн, нарисовать свою бабушку, ее руки, дом, окно. Все, что хранила в памяти.

– Я не смог, – ответил он так, словно за что-то извинялся. – Я забыл их лица.

Он грустно улыбнулся.

– Когда я ушел из дома в тот, последний раз, у меня и мысли не было постараться запомнить их.

– Но почему? – едва я произнесла эти слова, как почувствовала, что на этот раз зашла слишком далеко.

Тэйн отвернулся, сжал в руках листок.

– Уже поздно. Ты ведь хочешь испробовать новое заклинание прежде, чем пойдешь домой?

Он поднялся, держа в руках клубок нитей. Я на секунду замешкалась, но тут же встала. Тэйн попросил меня вытянуть вперед правую руку. Затем стал обматывать мое запястье нитью, время от времени делая на ней узелки. Его руки двигались плавно и уверенно, правда, он очень уж старался не задеть меня, даже случайно. Его пальцы скользили совсем близко, я кожей ощущала их тепло, легкое дуновение ветерка от быстрых движений, но только не прикосновение.