После любви - Виктория Платова

– Вы наверняка в состоянии взломать любой сейф, Фрэнки!

– Хотите, чтобы я преподал вам урок мастерства?

– Просто любопытно.

– Я не взломщик, а всего лишь менеджер по продажам.Вернее, был им.

– Недолгое время, – улыбнувшись, замечаю я.

– Очень недолгое.

– А чем вы занимаетесь сейчас?

– Смотрю на самую красивую девушку.

Хи-хи-хитрец!.. При других обстоятельствах я подобрала быдругое слово, безмозглое шампанское, оно всему виной! Всосав в себя еще одинбокал, я вдруг вспоминаю, каким образом алкоголь воздействует на мою кожу. Онакраснеет. И всегда краснела. Кровь, идущая носом, – еще один побочныйэффект неумеренных возлияний. Сегодняшний вечер вряд ли можно считать чем-то изряда вон, чтобы не повторилась та же история. А значит – я сижу перед Фрэнки сраспаренной мордой.

И мое пролетарское происхождение машет ему со щек кумачовымифлагами (надеюсь, что хоть нос не подведет). При таких выходных данных назватьменя красивой… м-м-м… верх неприличия. И логика здесь одна: Фрэнки простонеобходимо затянуть меня в постель, а для этого все средства хороши. Включаягрубую лесть.

– Вы хитрец, Фрэнки!

– Вы меня обижаете, Сашa!

– Красавица здесь одна… Барбарелла-Эммануэль, кто жееще!

Я шарю глазами по танцполу, потом переключаюсь на столики(Жюль и Джим на месте), потом – на галереи второго этажа – девушка как сквозьземлю провалилась. Исчезла. И я не заметила – как. Странно, очень странно, такпросто танцовщицы high-класса не исчезают, а если исчезают, то прихватывают ссобой все, что под руку попадется: сердца зачарованных посетителей (они сойдутдля набоек на каблук), удивленные, вытянутые в трубочку губы (из нихсооружается пан-флейта для младшего брата, клянчившего гитару к Рождеству),расширенные зрачки (нестерпимо сверкающие – чем не стразы на юбку?), а ещетесьма, а еще пояс, а еще искусственная роза, дополняющая сценическийкостюм, – расходного материала требуется много, оттого и потрошишьобмякшие тела поклонников. Не думаю, чтобы кто-то особенно обижался.

Я могла бы обсудить это с Алексом.

И саму танцовщицу.

И Жюля с его приятелем Джимом, мелких воришек чужихтрагедий. Вот только конвертировать трагедии в твердую любовную валюту удаетсядалеко не всегда. Жюль и Джим пролетели. Теперь им придется искать совсемдругих дурочек (как предрекала девчонка) – и это тоже я могла бы обсудить сАлексом; каким образом на столе оказалась вторая бутылка, к тому же наполовинупустая?.. Фрэнки подливает и подливает, а сам почти не пьет, так – смачиваетгубы. Хи-хи-хитрец!..

Алекс – совсем не то, что Фрэнки. Алекс нисколько бы неудивился, если бы я рассказала ему о своих праздных мыслях по поводу девушки исердец, загнанных под каблук. Он нашел бы это забавным и стоящим внимания и,возможно.

сам бы включился в игру. А Фрэнки, что Фрэнки? Он несправился с дельфинами, отрекся от сухих строительных смесей, подавилсяголовкой сыра, сломал зубы о металлический сейф, а его хваленое диджейство наИбице? Наверняка при приближении Фрэнки к аппаратуре свет отключался по всемупобережью! Его единственное достоинство – фигура, так что я делаю здесь?Коротаю вечер в мечтах об Алексе Гринблате.

Вот что.

На месте Фрэнки мог оказаться любой (Жюль и Джим – досадноеисключение), на месте шампанского могли оказаться ром, или водка, илиминеральная вода, а я все так же думала бы об Алексе.

Живчик Фрэнки ничего от меня не добьется.

Ни-че-го. Хи-хи.

Дорого бы я дала, чтобы заглянуть сейчас в зеркало и увидетьсобственную неприступную физиономию. Скучающую физиономию. Физиономию,способную отпугнуть потенциальных поклонников: пустые глазницы, отрешеннаяухмылка на губах, никакой – даже формальной – заинтересованности в собеседнике.

Зеркала не врут.

А Фрэнки, похоже, устал притворяться. Или посчитал, чтовыпитого мной достаточно, чтобы и дальше утруждать себя ролью воздыхателя.Пустые глазницы, отрешенная ухмылка на губах и никакой – даже формальной –заинтересованности в собеседнике. Он пришел в «Ла Скала» вовсе не для того,чтобы весело провести время с первой подвернувшейся юбкой. И вовсе не для того,чтобы подснять кого-нибудь на ночь.

Фрэнки чего-то ждет.

Чего-то или кого-то.

Открытие, лежащее на поверхности, потрясает меня настолько,что я моментально трезвею.

– Вы… – В решимости вывести Фрэнки на чистую воду мнене откажешь. Но в тот момент, когда я уже готова сделать это, раздается звонок.Фрэнки делает извинительный жест рукой и вынимает мобильник из заднего карманаджинсов.

У Алекса Гринблата, знаменитого галериста и Спасителя мира,нет мобильного телефона, почему-то думаю я. Его костюм стоит целое состояние,сожравшее бы половину парагвайского бюджета, в его туфли можно смотреться, какв воды Мексиканского залива, его холеное лицо украшает страницы журналов (ядержала в руках один, но есть ведь и другие!) – и только с мобильным телефономвышла неувязка. Да что там неувязка – вопиющее несоответствие с образом.Богатые и знаменитые (а Алекс относится именно к этой категории людей) связаныс миром, которым они правят, незримой сотовой пуповиной. Я провела с нимнесколько долгих часов; я была с ним вечером, когда разрабатывается стратегия,и утром, когда определяется тактика, – и ни одного звонка. Ни единого.

Занятая мыслями об Алексе, я не сразу переключаюсь наФрэнки.

Он все еще разговаривает по телефону, и в этом разговоретоже есть странности. Франсуа Пеллетье – это имя было внесено мной врегистрационную карточку. Фрэнки – представился он сам. Но ни английских, нифранцузских слов я не слышу. И уж тем более арабских. Язык, на которомизъясняется Фрэнки, мне совершенно не знаком.

За редкими исключениями, смутными ассоциациями, всплывающимито тут, то там, подобно прогалинам в подтаявшем снегу. Мне чудится что-тоюжноевропейское (сербское? хорватское?), в следующий момент я сползаю кчешскому, за три года, что я провела в Эс-Суэйре, мне ни разу не приходилосьспотыкаться о столь причудливые корни.

Слова и предложения, раз за разом выливающиеся изо ртаФрэнки, преображают и его самого. До телефонного звонка Фрэнки был всего лишьобладателем дивной фигуры, завсегдатаем бирж труда, менеджером-неудачником, несделавшим карьеры даже в параллельной вселенной сейфов и сухих строительныхсмесей, но теперь…

Он солгал мне.

Насчет Иностранного легиона, как минимум.

Он вполне мог служить там. И не рядовым членом –инструктором. С кучей нашивок и шевронов, с орденской планкой в четыре ряда, сременной пряжкой, приводящей в трепет новобранцев. Корни слов, которые изрыгаетФрэнки, достались мне, но побеги, идущие от корней, – остались в нем.Они-то и образуют новый каркас внутри дивной фигуры.