Девочка, которую нельзя - Стася Андриевская

class="p1">Он поднял на меня удивлённо-недоверчивый взгляд. Ну да. Я тоже до сих пор не понимаю, как решилась. Скованно улыбнулась:

— Это было спонтанно. Просто критическая точка, после которой плевать на всё.

— Ну да, — осторожно возвращая лямку лифчика на плечо, кивнул Игнат. — Бомбануло и хоть трава не расти. Вполне в твоём духе.

От его прикосновения меня обсыпало мурашками, волоски на руках вздыбились, даже неловко стало. Но так сладко!

— Зато мне сразу же полегчало, — скрывая смущение, выпустила я из-за ушей пряди волос. — Дело ведь не в самом шраме было, а в унижении. Оно жгло гораздо больше, поэтому я его… стёрла. Ну а розу уже потом набила, лет в семнадцать, после того как из дома сбежала. Показалось, что в новой жизни не место старым шрамам.

— Сколько тебе было когда тебя заловили?

— Четырнадцать.

Игнат медленно перевёл взгляд на моё лицо, задержал, пристально и непонятно всматриваясь в глаза. Я сглотнула.

— Они тебя… тронули? — нахмурился он.

Я почти не расслышала, мысли были заняты другим: А что, если коснуться его щеки? Заросшая двухдневной брутальной щетиной, она так и манила провести по ней пальцами… И, может, это я себе придумала, а может, настойка виновата, но мне вдруг показалось, что он тоже не против, чтобы я коснулась. Да, он не делал движений навстречу, не выдавал своего желания ни взглядом, ни дрогнувшим мускулом лица, но это всё равно было как ток по венам — я просто чувствовала, как его близость опаляет и всё тут.

И я коснулась. Боязливо, неловко. Краснея и забывая дышать, но не разрывая взгляда глаза в глаза. Подушечки пальцев приятно кольнуло, и тут же нестерпимо захотелось приложиться всей ладонью, провести по скуле… У меня даже в горле пересохло от этой жажды, а Игнат по-прежнему не двигался. Он словно просто наблюдал что дальше. Или давал мне возможность самой принять решение.

И тогда я просто склонилась и коснулась его губ своими.

Они пахли настойкой, и я наконец узнала этот смолянистый аромат — прополис. Он раскрылся на его коже дымным, обволакивающим теплом и сладостью. Его хотелось больше и глубже, смелее и дольше. Ещё и ещё. Но это был мой первый в жизни поцелуй, и я не знала, что делать дальше, а Игнат по-прежнему не двигался.

Снова скованно шевельнула губами, чувствуя, как задрожал подбородок. Так вдруг стыдно стало. Ну что за идиотка! Ну он же изначально затеял всё это для чтобы проверить, какая я дура, когда пьяная, и даже не скрывал этого. Он же…

Он чуть повёл головой, и его умелые губы смяли мои: плотно и неторопливо, но так страстно! Языком по зубам, по языку, в рот. Настойчиво, глубоко, откровенно. Потянул меня на себя, зарываясь пальцами в волосы, усаживая к себе на колени, стягивая с плеч лямки лифчика…

Трепыхнулась, ударяя по швабре, дверная ручка, и в дверь тут же требовательно постучали. Я замерла, испуганно вцепившись в покрывало на груди.

— Бутылку убери, — спокойно скомандовал Гордеев. — И ложись.

Я стремительно исполнила, а он, на ходу натягивая футболку, выключил в палате свет и открыл дверь.

— Добрый вечер, Олег Владимирович! Да, спим уже… — и вышел в коридор.

Я замерла, понимая какой это попадос! И что, как бы Игнат не контролировал себя, он только что выпил не меньше полбутылки, и доктор полюбому это заметит. И несмотря на то, что палата блатная, всё равно как-то неловко…

Но чем дальше, тем сильнее меня накрывало совсем другим пониманием — причём тут, вообще, доктор, если мы с Гордеевым только что… ЦЕЛОВАЛИСЬ!

Божечки, что со мной творилось! Он же сейчас вернётся и… И что? Как мы продолжим? Кто сделает первый шаг? Чем всё закончится?

Тело горело желанием. Нет, не так — оно пылало жаждой! Как и в случае с этим первым поцелуем, я понятия не имела что дальше, за первым объятием и ползущей по оголённому телу мужской рукой, но была готова узнать прямо сейчас!

Суетливо сняла и сунула под подушку лифчик и леггинсы, и осталась в одних трусиках. Он взрослый и опытный, он поймёт, что это значит! Зажмурилась, унимая волнение. А может, и трусики снять? Хотя нет, как-то это совсем уж…

Игнат вернулся минут через десять.

— Всё, договорился, завтра тебя выписывают. Дальше будешь вытягиваться в гостинице.

Зашуршал, раздеваясь, одеждой. Я задохнулась от страха и волнения… Но скрипнули пружины соседней кровати, и Гордеев зевнул:

— А теперь спим. Поздно уже.

Кажется, прошло полночи, а я всё лежала, боясь шелохнуться и ожидая, что вот сейчас он придёт ко мне. Но он не шёл. Думала, не пойти ли самой, но отчётливо понимала, что нет. Не такая уж я и пьяная.

А дальше — стыд и сожаление что нельзя отмотать назад и поступить по-другому. И мазохистское желание немедленно стребовать с Гордеева ответ — что вообще происходит-то? И горькое понимание, что и так прекрасно всё понимаю. Ничего не происходит. Просто выпили, пошалили и разошлись по коечкам — вот и весь пионерлагерь.

Глава 12

Утром проснулась от крика в приоткрывшуюся дверь:

— Ходячие, проходят на завтрак, лежачие готовят миски!

И скрип тележки раздатчицы поплыл дальше по коридору, а с ним и стук с окриками в другие двери.

В палате я оказалась одна. Вторая кровать выглядела так, словно на ней никто и не спал: матрац скатан в рулон, поверх него лежат сложенные покрывало и подушка без наволочки. И если бы я лично почти до утра не прислушивалась к мирному сопению Гордеева, то подумала бы, что его ночёвка здесь — плод моего пьяного воображения.

Голова, кстати, не болела. Не мутило и не сушило с похмелья. И даже вместо предполагаемой помойки во рту до сих пор расстилалось прополисно-медовое послевкусие с неожиданным оттенком хвои.

Словом, единственным свидетельством вчерашней попойки было жуткое чувство стыда, от которого хотелось треснуться лбом об стену. Ну и тот факт, что одежда моя по-прежнему лежала под подушкой, а сама я спала в одних трусах… До сих пор влажных и неприятно липких от пережитого возбуждения, если не сказать — помешательства. Короче, капец.

Почти до обеда ничего не происходило, только заглянула сестра-хозяйка, которая думала, что палата уже освободилась, да санитарка полы помыла.

От нечего делать я, как послушная пациентка, надев на ногу специальную манжету, вытягивала колено и попеременно решала то обидеться на Гордеева, то наоборот, притвориться, что ничего не было. Вообще ничего — ни настойки, ни