Особое задание - Андрей Ливадный

Как тут разобраться, кто есть кто, если между двумя крайностями лежат примеры заимствования матриц сознания? Война стерла грань дозволенного, люди шагнули за нее, и теперь каждый случай приходилось рассматривать в отдельности. Многим такая разборчивостьбыла попросту ни к чему. Немершев же постепенно сформировал собственный взгляд на проблему и, как следствие, делил носителей искусственного рассудка на несколько категорий. Прежде всего, он не строил иллюзий относительно чистого «машинного разума».

Сложные самообучающиеся системы были созданы задолго до войны. Примером тому может служить удачная, проверенная временем и суровыми испытаниями колониальных проектов модель андроида, известная как «Хьюго-БД12». Оснащенные искусственными нейросетями машины этого класса, общаясь с человеком, запоминали его реакции на события: слова, движения, мимику, после чего воспроизводили их с определенной степенью достоверности, что, в свою очередь, привело к возникновению устойчивого мифа об адекватности сознания человека и наиболее продвинутых моделей андроидов.

На самом деле это не так.

Вадим на личном опыте неоднократно убеждался: чтобы кибернетическая система была способна реагировать на ситуацию подходящим по смыслу сочетанием слов или действием, отражающим чувства и эмоции, присущие человеку, для этого она должна быть... человеком. Не больше и не меньше.

Большинство кибернетических систем, самообучаясь человеческим реакциям в процессе общения со своими создателями, всего лишь приближаются к прототипу, но не становятся равнозначными ему. Самообучившаяся программа не может мыслить точно так, как мыслит человек, и потому считать сложную искусственную систему аналогом или подобием человеческого рассудка нельзя[20].

Машина, каким бы сложным ИИ она ни обладала, никогда не научится чувствовать.

У нее неизбежно сформируются свои уникальные реакции на события, и потому отличить машину от человека можно всегда. По крайней мере Немершев был в этом полностью уверен.

Многолетний опыт подсказывал ему – Лори не имитировала чувства. Она ощущала их.

Но если это так, мог ли он остаться в стороне от событий, уехать куда-нибудь в отпуск, забыть о ней, выбросить проблему из головы?

Нет.

Эх, Кирилл... Не слишком ли легко ты добыл столь необходимую мне информацию?

Возможно, тебе позволилиее узнать? Элементарно подтолкнули меня в спину?

А даже если и так... Кто еще способен справиться с проблемой? Но одного не учел генерал Стангмаер, – Вадим твердо знал, что если Лори и ее подруга окажутся людьми, пусть искусственно созданными, но людьми, – он встанет на их защиту.

Окраина. Сутки спустя...

Легко ли попасть на вновь открытые планеты?

Вадим не строил иллюзий по поводу сложности поставленной перед собой задачи. На цивилизованных мирах, образующих Конфедеративное Содружество, ему вряд ли удалось бы отыскать подходящий транспорт, осуществляющий рейсы в сектора пространства, традиционно считающиеся опасными.

Логичнее всего действовать через миры Окраины.

Таким образом, путь капитана Немершева лежал через скопление Омикрона, включавшего в себя двенадцать обитаемых систем, где он мог рассчитывать на получение необходимой информации.

Ближайший коммерческий рейс, на который ему удалось достать билет, отправлялся от орбитальных комплексов Элио через два часа, и Вадим решил, что так будет лучше, – официально он числился в отпуске, никто не запрещал ему покидать пределы Центральных Миров, но все могло измениться, к тому же откладывать задуманное он не любил.

...Седьмой Омикрон встретил его кипучей, суетливой, бьющей через край жизнью. Как и на других мирах Окраины, процедура доступа на территорию планеты отличалась демократичностью, а сам космопорт, возводимый за счет средств Центральных Миров Конфедерации, находился в стадии затянувшегося незавершенного строительства.

В детстве Вадим, как и многие мальчишки, мечтал вовсе не о карьере военного. Он грезил невероятными приключениями, ему хотелось стать исследователем, первооткрывателем, искать новые миры, пройти по следам неуправляемых рывков через аномалию космоса и найти потерянные колониальные транспорты времен Великого Исхода, или, как еще называли ту далекую эпоху, – Первого Рывка.

Юношеские мечты не угасли, они, как выяснилось, лишь дремали под тонкой скорлупой отчуждения, морального вакуума, который образовался в душе в силу специфики рода занятий.

Десять лет жизни, посвященные борьбе с реликтовыми кибернетическими механизмами, не оставили ощущение приключения. Вадим стал прагматиком, научился трезвому образу мышления и сам не заметил, как замкнулся в себе, воспринимая лишь ограниченный мир интересов, связанных непосредственно со службой.

Иначе и быть не могло. Он рисковал не только своей жизнью, но и жизнями подчиненных, а потому не имел права на ошибку. Но, оказывается, все относительно, и в душе галакткапитана Немершева еще не угасла искорка авантюризма, она лишь ждала своего часа, чтобы стать ярче, явственнее, вновь осветить и согреть мечты далекой юности.

Эти мысли пришли к нему внезапно, пока он стоял, глядя на панораму строящегося космического порта, вдыхая свежий воздух, доносивший запахи неведомой жизни, впитывая ощущение свободы и одновременно проникаясь мятежным, пытливым, ищущим духом колонии, расположенной на границе с неизведанным.

Он испытывал в эти минуты неловкое чувство раздвоения, словно все, чем он жил до этого, внезапно превратилось в прошлое, к которому уже не будет возврата.

«Почему? Что во мне изменилось?»

Разве его чувства и мысли являлись предательством по отношению к друзьям, подчиненным?

«Нет», – ответил себе Вадим. Он прекрасно понимал: с его уходом взвод не станет слабее. Не потому, что сам он был плох, не нужен, а в силу прямо противоположных причин, – за десять лет он успел вырастить, воспитать преемников, которым давно следовало уступить дорогу. Взять того же Кирилла Вронина. Явно засиделся в лейтенантах...

«А как же я? – промелькнула мысль. – На штабную работу?»

Такая перспектива не устраивала Вадима. Он уже не раз отказывался от подобных предложений. Специфика службы в подразделении особого назначения диктовала напряженный ритм жизни, он не мыслил себя без космоса, вне отношений, сложившихся на борту патрульного крейсера Конфедерации.