Письма к утраченной - Иона Грей

А еще ей надоело мыться ледяной водой и существовать во мраке. Надоело слушать тишину, надоело чувствовать себя преступницей, скрываться, лежать на дне лишь потому, что свет в конце туннеля пока не мелькнул. Джесс больше не могла оставаться один на один со своими проблемами. Прошла ровно неделя, как она сбежала от Доджа. В первые дни дом казался укрытием. Если она не найдет другое жилье и работу, дом скоро станет тюрьмой. А то и склепом.

Джесс решилась. С макияжем или без, она выйдет на люди.

Джесс присела за туалетный столик в спальне, затаив дыхание, выдвинула верхний ящик. Раньше она такого не делала, – брр, прямо мурашки по коже. Но сейчас нельзя позволить себе роскошь вроде суеверных страхов. Потому что нещипаные брови куда страшнее.

Как она и ожидала, в ящике обнаружился склад просроченной косметики. Флакончик духов под названием «Фламенко» (от них осталась прогорклая коричневая капля), лак для волос, баночка с кремом для лица. Джесс отвинтила крышку, понюхала в надежде, что крем сгодится от шелушения на щеках. Еще был внушительный шиньон, пожелтевший, свалявшийся, очень похожий на сбитую машиной кошку. Джесс передернуло. Она отодвинула шиньон вместе с расческой, в зубьях которой застряли серебристые волоски. На дне ящика имелась целая россыпь шпилек, а вот пинцет, увы, отсутствовал.

Джесс задвинула верхний ящик, выдвинула средний. В нем, словно змеиные шкурки, лежали ношеные колготки, а также аккуратные стопочки перчаток. Джесс задвинула ящик. Оставался всего один. Прежде чем открыть его, она долго храбрилась.

В третьем ящике оказались ночнушки. Старомодные, из скользкого нейлона, в пастельных тонах, с отделкой из пожелтевших кружев. А также стеганая голубая ночная кофточка с розовыми ленточками по горловине. Джесс поспешила задвинуть его. Слишком поспешила. Ящик застрял. До боли в шее напрягшись от отвращения, Джесс сунула в ящик руку, стала расправлять складки стеганой кофточки. Наткнулась на картонную обувную коробку. Крышка съехала, потому ящик и не задвигался.

Поправляя крышку, Джесс обнаружила, что коробка полна бумаг. Ровные, аккуратные стопки, будто в библиотечной картотеке, лежали плотными рядами.

– Боже! – выдох Джесс всколыхнул заплесневелую тишину. – Да это же письма!

– А ты у нас, оказывается, темная лошадка!

Сидя за столом в приходском доме, Нэнси изобразила неопределенный жест и поджала губки. Глаза блестели неподдельным интересом: Нэнси жаждала подробностей. Стелла поставила чайник греться и растерянно посмотрела на подругу. О чем это она? На ум пришел броутоновский Поросячий клуб – видимо, потому, что аккурат перед приходом Нэнси Стелла собиралась к Аде с целым мешком овощных очистков. Не иначе, Нэнси проведала про клуб и теперь злится, почему Стелла ей сама не рассказала. Она открыла было рот, намереваясь извиниться, но тут же закрыла – при виде конверта, положенного Нэнси на стол.

– По-моему, самое время рассказать лучшей подруге, кто такой лейтенант Дэн Росински и как тебя угораздило дать ему мой адрес и назваться моим именем.

– Ой.

Стелла не была готова услышать «Дэн Росински», ее застали врасплох. Она выдвинула стул, села. Дэна Росински, заодно с остальными американцами, она старательно гнала из памяти и почти преуспела – главным образом благодаря уверенности, что часы потеряны безвозвратно. Однако вот на столе, точнехонько под потолочной лампочкой, лежит письмо Дэна Росински – ни дать ни взять неопровержимая улика, а сама кухня очень напоминает комнату для допросов в полицейском участке. Причем конверт плоский, часов в нем явно нет. Значит, Дэн Росински ничего не нашел, а все-таки написал? Стеллу обуревало раздражение пополам с радостью.

– Ну и чего ты ждешь? Давай, прочти! Неужели тебе не интересно?

Из гостиной доносится шум – преподобный Стоукс включил радио. Томми Хэндли острит на громкости, достаточной для Альберт-холла.

Нэнси сгорает от любопытства. Прибежала прямо из своей парикмахерской, не заходя домой, от нее вся кухня пропахла раствором для перманента. Так, наверное, пахнет в аду. Значит, «сгорать от любопытства» – не слишком большое художественное преувеличение. Стелла молча взяла конверт. Он был вскрыт. Нэнси надорвала бумагу в спешке, криво: в прореху виднелся фрагмент исписанного листа. Красивый почерк, такой же, как на самом конверте – с наклоном, буквы остренькие. Чернила черные. А глаза у Дэна Росински голубые, прозрачные… Стеллу будто током ударило. Так барахлит в гостиной проводка – нет-нет, да и щелкнет по пальцам, когда зажигаешь лампу.

Не хотелось читать письмо в присутствии Нэнси, а пришлось. Стелла сделала каменное лицо, отлично сознавая, как неумолимо краснеют щеки. Письмо было короткое, всего в несколько строк. Впрочем, этих строк было достаточно, чтобы сердце запело.

– Ну? – не выдержала Нэнси.

Очень медленно, очень аккуратно Стелла сложила листок по сгибам, поместила обратно в конверт.

– Что «ну»? Ты же его читала, зачем спрашиваешь?

– Стелла, если и дальше будешь запираться, я из тебя правду вытрясу, чем хочешь клянусь! Допустим, я прочла письмо. Да, я его прочла! Но я ничего не понимаю, так что давай выкладывай!

– Речь о моих часах. Я их потеряла. Ну, тогда. В тот вечер. В церкви Святого Климента.

– Ты мне не говорила.

– Да как-то закрутилась, забыла. Теперь часы нашлись, только и всего.

Говоря это, Стелла держала руки на коленях под столом и скрещивала пальцы. Она лгала. Она специально не упоминала про часы. Упомянуть про часы означало завести речь о вечере в компании американцев. Стелла боялась, что не сумеет скрыть обиды: почему Нэнси не пришла ей на помощь? Собственно, какую помощь могла оказать Нэнси и с какой стати должна была ее оказывать? Обвинение получалось нелепое, однако Стелла не могла избавиться от неприятного чувства – ее подставили, предали. В цитадели девичьей дружбы появилась небольшая трещинка.