Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев

Катер набирал скорость, моевки, которые теснились на узеньких террасках скалистого берега, отчего берег, казалось, был облеплен кусочками грязного снега, взлетали пугливо, тоскливо крича, кружились над катером, но стоило ему отойти подальше, чайки вновь возвращались на свои места, усаживались плотно друг к другу и снова становились похожими на комья грязного снега.

– На воду, Евгений Алексеевич, ни одна не садится. Как думаешь, отчего так?

И в самом деле, вчера, позавчера – все дни штиля чайки плавали большими стаями по салме, а сегодня вдруг перебрались на скалы. Не видно на море ни кайр, ни атаек, ни тупиков. Даже ни один тюлень голову не высунул поглядеть, что тарахтит, нарушая покой. Уж они-то всегда в хорошую погоду у этих вот скал встречали катер. Высунут из воды черные головы и с любопытством рассматривают людей. Увидеть-то после вопроса начальника заставы, я все это увидел, но ответить ни ему, ни себе не мог. Загадок на севере для меня еще оставалось, хоть отбавляй.

Полосухин, похоже, и не ждал вразумительного ответа. Сам пояснил:

– Дед Савелий сказал бы: атва белью пойдет – бужмарь беть наведет.

– Куда как понятно. Особенно если нет под рукой словаря старинных поморских говоров.

– А голова для чего? Запомни: атва – чайка, бухмарь – пасмурная погода, беть – ветер. Это я к тому, что раз среди поморов живешь, помором и должен стать. Все приметы знать, весь их многовековой опыт освоить. Мы же – пограничники, – и словно ставя точку, повернулся к мотористу и крикнул: – Самый полный!

Через полчаса мы подошли к Кувшину. Юркнул катер в уютный заливчик, ткнулся легонько носом в берег и, сбросив обороты до самых малых, несильно уперся в гладкий гранит, пока мы – Полосухин, Гранский и я, а потом уже и Кирилюк – высадились на остров, затем немного отступил от берега и бросил якорь. Ногайцев и Яркин принялись готовить снасти, чтобы половить треску на поддев.

Когда первый раз Ногайцев показал мне эту снасть, я с обидой подумал:

«И ефрейтор туда же – разыгрывает».

Мы собирались плотить бревна в Ветчином Кресту. И когда пошли уже к причалу, ефрейтор Ногайцев попросил:

– Пока вы плот сколачиваете да полной воды ждать будете, можно я у Кувшина треску подергаю?

– На охоту идти – собак кормить? – недовольно спросил я, но согласился подождать, пока он накопает червей. И тут заметил, что все солдаты заулыбались. А Ногайцев пояснил:

– На нашем Кольском днем с огнем червей не сыщешь. Якорем мы ее, товарищ старший лейтенант.

– На блесну?

– Нет. Якорем.

Я пожал плечами, так и не поняв шутки.

На катере же Ногайцев показал снасть: якорек трехпалый, довольно внушительный, с оспинами застаревшей ржавчины, грузило же похожее на гирьку от ходиков, тоже изъеденное ржавчиной, и метров пятнадцать бечевы.

– Вот этим якорьком и таскаем, – пояснил Ногайцев.

«Что дурная треска, чтобы кусок ржавого железа хватать?», – подумал я, но не стал ничего говорить старшему мотористу. Тем более что видел: ждут солдаты, притихнув, моего ответа. Пусть потешатся. Пусть считают, что разыграли.

Потом я увидел, как ловят треску на поддев. Опускают якорек с грузилом почти до самого дна и ритмично дергают вверх, и опускают вниз до тех пор, пока не вопьется острая лапка якорька в мягкий рыбий бок. Я и сам попробовал ловить, вытащил несколько рыбин и, не таясь, поведал солдатам о том, что думал, когда ефрейтор Ногайцев показывал снасть. Посмеялись досыта. После этого я почувствовал, что солдаты стали относиться ко мне доверчивей.

От деда к внуку передается древний секрет простой на вид снасти. Хитрость же ее состоит в том, чтобы при подергивании снасть создавала звук, схожий с призывным звуком трески. Без знаний и опыта такого не сделаешь. Ведь выточи не такой формы якорек либо не так прикрепи грузило – и будешь дергать впустую хоть до морковкина заговенья.

Заставе готовую снасть подарил дед Савелий. О губах, где треска ловится на поддев, тоже он рассказал. Ногайцев быстро освоил, как он сам говорил, вековой опыт поморов, и теперь передавал его Яркину.

– Таскать вам – не перетаскать, – пожелал я мотористам и полез вслед за Гранским по протоптанной в снегу тропинке, которая, огибая укутанные в снег утесы, карабкалась к вершине.

Ослепительная белизна. Не за что зацепиться глазу. И на вершине все бело, словно хлопок расстелен на просушку, а тропка, протоптанная пограничниками по краю поляны, как бы подчеркивала пухлость и белизну этого хлопка.

Мы разошлись парами в противоположные стороны, чтобы поскорее осмотреть остров. Отсюда, с его плоской вершины, хорошо были видны все расщелки, все губки, и мы, неспешно двигаясь рядом с круто падающим к воде берегом, внимательно вглядывались в мягкий чистый снег на скалах и в расщелках, в пожелтевший и заледенелый у воды – нам нужно было убедиться, нет ли следов на этом белом до рези в глазах снегу. Особенно тщательно осматривали мы северную часть острова, которая, как обратная сторона луны, не видна с заставского поста наблюдения.

Обойдя свою половину и не заметив ничего подозрительного, мы собрались было пересечь остров, чтобы вернуться на катер, но в это время Кирилюк, негромко вскрикнув: «Ото цирк!» – присел необычно для него прытко и, скинув с головы шапку, подобрался осторожно к самому обрыву. Невольно и мы, по выработанной пограничниками привычке, тоже моментально присели и смахнули шапки. А Кирилюк тянул шею, заглядывая вниз.

– Да что там? – спросил Полосухин.

– Тюлени. Бачте як в цирке, – ответил Кирилюк и еще больше подался вперед.

Мы тоже осторожно, чтобы не спугнуть тюленей, заглянули вниз. Увиденное меня заворожило: метрах в десяти выше воды, на выходе из расщелка, была довольно большая площадка, на ту площадку тюлени выталкивали носами бельков, делая это с поразительной осмысленностью – несколько крупных самцов легли ступеньками от лестницы почти на отвесном берегу головами друг к другу; такие же крупные самцы и самки поменьше выталкивали из воды бельков, а самцы-ступеньки подхватывали их носами и перекидывали друг другу, как мешки. Взлетев на площадку, белек неуклюже отползал от края площадки подальше и замирал, сливаясь со снегом, следом за ним шлепался на снег еще один, еще и еще – площадка заполнялась, места для взрослых не оставалось, да они, казалось, и не собирались подниматься вслед за своими беспомощными пушистыми детенышами. Бельков же это вовсе не волновало. Прижались друг к дружке и замерли, будто заснули мертвым сном.

– Невероятно! – воскликнул я.

– Ничего невероятного. Заботливые родители, только и всего, – ответил Полосухин и добавил: – Сомнений нет, шторм идет.

Ногайцев встретил нас тоже словами тревожными:

– Товарищ капитан, треска затаилась. Сколько ни дергал – все пусто.

– И мы домой. Под крышу. По пути Гагачий, Малыши и Тригорий окольцуем на малых. Без высадки. Понял? Тогда – вперед.