Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев

Он совсем близко. Пологий, песчаный; огромными белыми жгутами накатываются на него волны, потом опадают, теряют силу и лижут пузырчатыми языками утрамбованный песок; а слева море то щетинится зубьями камней, то пенится и бурлит – пока еще не понятно, куда снесет катер, что ждет его через несколько минут.

Мы боролись за жизнь.

Все больше и больше воды набиралось в катере, а выкачивать ее некому. Ни весла бросить нельзя, ни Полосухина. Сейчас, когда исход борьбы со стихией решали считанные минуты, а «парус», руль и весло, хотя и с большим трудом, все же направляли катер на пески, можно ли рисковать? Пусть отяжелевший катер не осилит волна, не вышвырнет его на песок, а захлестнет и даже, возможно, перевернет, но мы в спасательных жилетах сможем выбраться на берег. Только жилет Полосухина лежит на скамье, а сам он окаменевшим распятием высится на будке. Откуда у него столько силы?!

«Ни за что не оставлю Северина на расправу волнам! Ни за что!»

Катер не бросило на песчаный берег, но и не швырнуло в зубастую пасть подводных рифов – его занесло между Вторыми песками и Островными кошками, подняло на волне и опустило между двумя валунами. Корпус оказался, словно в тисках.

Полосухин буквально слетел с крыши, отбросив наши руки, и успел крикнуть: «Держись!», прежде чем волна шумно и хлестко перекатилась через нас, вырвала из гнезда весло, подхватила спасательный жилет капитана и забурлила между камнями. Следом за ней катилась уже другая волна, и не видно было им конца, этим огромным тяжелым жгутам. Удержавшись после первых волн, мы стали осознавать свое положение. Спасены ли? Что могли мы ответить себе? Просто надеялись, что выдержит крутую волну корпус катера, что хватит у нас сил держаться, пока ледяная вода отступит. А это – почти два часа. Волей-неволей вспомнишь мудрость народную: ждать и догонять – хуже не придумаешь.

Ногайцев, как только прошла первая растерянность, перебежал по колено в воде к носовому ящику, переждал там очередную волну и, достав спасательный жилет, вернулся к Полосухину. Тот машинально кивнул в знак благодарности, надел жилет и принялся застегивать его так же машинально; он не отрывал взгляда от Гранского, который как сидел на скамье, когда греб веслом, так и остался сидеть. Прямо в воде. Потом Полосухин обернулся и поглядел на Яркина и Кирилюка, прижавшихся к будке, перевел взгляд на меня и не просветлел лицом: вид мой, должно быть, тоже наводил на скучные мысли. Да и откуда веселости взяться, когда положение наше хуже губернаторского, как сказал бы Гаврила Михайлович? Какой совет мог я дать Полосухину, хотя понимал, что он ищет выход из нашего почти безвыходного положения, обдумывает, как обмануть время и эти вот беспрестанные волны.

Вот он коснулся плеча Гранского и посоветовал тому: «Встань», – но тот даже не поднял головы. Налетела волна (тот самый девятый вал), сбила Полосухина с ног – он ни за что не держался в тот момент, – сбила со скамьи Гранского, а как только волна перекатилась через катер, Гранский вновь сел на скамью в воду. А Полосухин поднялся злой, схватил Гранского за воротник куртки и, встряхнув его, крикнул:

– Закоченеешь за два часа! Встать! Марш к будке! Выкачивать воду! – И тут же тише, но властно приказал: – Всем выкачивать воду! Руками выплескивать. Работать! Работать!

Таким ожесточенным я еще ни разу не видел Полосухина, даже не представлял такую возможность: воду он стал выплескивать за борт, словно швырять ядовитых змей. И еще раз крикнул:

– Работать!

Никто не посмел ослушаться его, хотя все понимали, что море не вычерпаешь.

Успокаивался постепенно Полосухин, почувствовал, что верно поступил, заставив нас делать хотя и бестолковое, но все же полезное дело: быстрей проходит время, не так тоскливо ожидание развязки, но главное – работа, пусть чуточку, все-таки согревала нас.

– Наряд идет! – вдруг возбужденно известил Ногайцев.

Полосухин перестал вычерпывать воду и поднял голову. Мы тоже устремили свои взоры не берег. По тропе, которая петляла между зелеными от мха камнями, на Вторые пески торопливо спускались пятеро пограничников. Шли согнувшись, чтобы меньше мешал ветер. Один из пограничников нес веревку. Впереди то широко шагал, то, если позволяла тропа, бежал сержант Владлен Фирсанов – типичный акселерат, да еще наделенный природой представительной осанкой (что тебе генерал), он невольно внушал к себе уважение не только сверстников, а и старших. Сейчас им тоже можно было любоваться, так ловок и красив он был в своей стремительности.

– Сейчас две упряжки прибудут! – громко прокричал сержант Фирсанов, подбежав к берегу. – А нам что делать?

Мы едва разобрали его слова из-за шума ветра и волн, однако и без объяснения было ясно, что подоспела помощь. Только как ею воспользоваться? Никак. Выход оставался все так же только один: ждать.

Берег постепенно приближался. До него оставалось метров пятнадцать. Теперь стало ясно: мы спасены.

– Назад пусть идут, – посоветовал я Полосухину. – Нам каюры помогут.

– А катер кто вызволит? – спросил Полосухин и крикнул: – Фирсанов, давай на НП. Передай старшине, всех свободных от службы – сюда. Ворот делать. Топоры, лопаты, пилу. Остальным – собирать бревна.

– Не уйдем мы от вас. Один на НП сбегает, остальные здесь останутся. Вдруг что случится! – прокричал в ответ Фирсанов, но Полосухин оборвал его:

– Выполняйте приказ!

Было ли время объяснять солдатам, что на полной воде нужно обязательно выдернуть катер из каменного плена, иначе его может сорвать волнами и разбить. Полосухин только приказывал.

Дождавшись, когда солдаты двинулись, вытянувшись в цепочку по берегу, резко скомандовал нам, дрожавшим от холода:

– Работать!

Слева, по болотистой с толстым слоем снега низине ко Вторым пескам подъехали оленьи упряжки. С нарт спрыгнули каюры, поспешно уложили оленей прямо на снег и быстро зашагали к катеру; но до берега не дошли, остановились метрах в тридцати от него, молча постояли минуты две и так же молча вернулись к нартам. Набили под малицами[2] свои трубки.

Я еще плохо знал этих пожилых мужчин с темно-коричневыми, словно дублеными лицами, изрезанными глубокими морщинами, но я не удивился тому, что они сразу все поняли. Мне уже говорили не единожды, что саамы быстро и, главное, очень верно принимают решения. Если они видят, что борьба со стихией принесет пользу, то вступают в борьбу без колебаний, если же не видят пользы – ждут. Саамы-поморы привыкли и бороться, и ждать – суровый Север приучил их к этому.

Вода отливала. Уже не каждая волна перекатывалась через катер, все чаще они разбивались о камни и только обдавали нас ледяными брызгами; но и сил у нас оставалось все меньше. Упасть бы в холодную воду, укрыться бы с головой этой водой, чтобы не продувал ветер и не слышно было дикого шума волн; но стоило только кому-либо из нас остановиться, чтобы всунуть под полы куртки руки, хоть чуточку их погреть, как Полосухин сразу же охрипшим голосом кричал: