Бабочка на огне - Елена Аверьянова

Судя по архивам, тоже: Сабина — сплошная наивность. От главной роли в выигрышном спектакле о партии смело могла отказаться в пользу актрисы, остро нуждающейся в деньгах. Мотивировала отказ просто — мне неинтересно. Годы были уже не такие страшные, как до войны (тиран уже перестал кровавить страну), но опаску, по старой памяти, люди имели. Все, кроме Сабины. Ей и в политической тюрьме, наверное, стало бы со временем, когда первый ужас прошел бы, интересно. Кто-то умный понял это, и наивную Сабину, талантливую актрису — талантливые, они все — чудики, не от мира сего — за попорченный портрет Главного Товарища страны — слегка пожурил. Комсомольцы на собрании думали, что портрет вождя — вождь стоял, прислоненный к стене — попортила товарищ Радлова Кассандра, случайно упав на него. Ведущая актриса Огнева пришла на заседание в лиловых перчатках, лиловой шляпке под лиловой вуалькой — как буржуйка, красиво закурила длинную сигарету и спокойно объяснила, что это она, а не сестра, не удержалась на ногах, когда любовалась на портрет, это у нее, а не у Кассандры, от переизбытка чувств закружилась голода, и она, а не Радлова, сама не помнит, как при падении вперед сделала на товарище вожде небольшую, всего с поллица, дырочку.

Комсомолку Радлову товарищи по театру, большинство из которых в спектаклях говорили: «Кушать подано» или играли толпу, отпустили, а дело о покушении на вождя передали в местное отделение НКВД. Туда актриса пришла в голубых перчатках и голубой шляпке с вуалью. Какой-то умный человек, послушав, как Сабина Огнева виртуозно владеет речью, мимикой, жестами, обличающими ее как очень талантливого и наивного — она хотела обмануть НКВД — человека, сказал:

— Не надо врать. Я вас отпускаю. Идите в театр. Ваше место там.

Конечно, этих слов Мирра Совьен в тощем архиве Любимского драмтеатра не нашла. Но она же — писательница, она не солжет, а придумает. Главное, чтобы дух времени, дух человека, жившего в той или иной эпохе, был передан верно.

Дух Сабины Огневой. Он витал, он был где-то рядом с Миррой. Он не позволял ей уехать сейчас же, когда факты биографии, творческой жизни четвертой жены Артема Басманова (человека, которого Мирра одного и любила на свете, и сейчас, мертвого, любит) лежали перед Миррой, как листы бумаги, как кассеты диктофона, как линии на ладонях. Дух Сабины Огневой, который, возможно, уже и дух Артема Басманова (Я только предполагаю, — ревниво поправила себя мадам Совьен, — что после смерти они свились, переплелись), завлекал Мирру красивой жирной точкой в главе об актрисе и режиссере, завлекал ее тайной Кассандры.

Да, она правильно сделала, что оставила Сабину на «закуску», на потом — Любимск, где прошла большая часть жизни Сабины — детство, отрочество и юность, которые в жизни любого человека — стержни в землю, крепежи на земле, они — истоки личности, и написание главы о провинциальной актрисе и режиссере на год положила в долгий ящик. За этот год, в память о муже, она проделала колоссальную работу — съездила два раза в Америку к пятой и шестой женам Артема, выслушала их жутко неинтересные, без изюминки, рассказы о бывшем муже, собрала сведения о первой и второй женах — давно покойных, сделала из сведений и чужих рассказов конфетку «Читайте, люди». Артем был для них просто мужем, они же, в его жизни, так Мирра поняла — проходными ролями второго плана, эпизодами между главными сценами: Миррой, Сабиной и Леночкой.

С Леночкой все было ясно — она родила Гришу Басманова. К тому же походила на Сабину.

Себя Мирра Совьен считала главной потому, что стыдно ей, старой, признаться, как она любила Артема. Когда он стоял рядом, у нее внутри начинало жить солнце — особенно в кишках было жарко. Чтобы не вспыхнуть от нежного жара факелом, она начинала потеть и плакать. То защитные силы организма усиленно вырабатывали влагу, которая Мирру спасала от иссушения, а Артему, вероятно, она была непонятна и, может быть, даже противна. Господи, теперь-то уж чего об этом думать, стыдиться слов Артема: «Ты бы шла в душ, окатилась».

Мирра шла под холодную воду, плакала там от счастья, тряслась не от холода, стекающего по спине мощными потоками горной речушки, а от непрекращающегося жара в животе. Тело не хотело приходить в норму — остывать, оно насмешничало над Мирриной душой, которая жаждала ласки и такого же солнца в животе у Артема. Увы, подобный фокус случался не часто. Так как Сабину, Артем Мирру не любил. А на другое она, в его присутствии растворяющаяся в воздухе, не согласилась.

Вот почему Сабину Мирра оставила на «закуску». Ей было трудно, она понимала, как именно Артем относился, как любил Сабину. Да точно так же, как Мирра любила его. Иногда у Мирры даже возникали мысли по поводу этой ненормальности Артема к Сабине.

«А что, если это я заразила горячо любимого мужа вирусом страсти, а он, зараженный, поехал в Любимск, где встретил другую?»

Но почему — Сабина, почему, например, не Кассандра — ее сестра? Та в молодости, Мирра видела на фотографиях в архиве театра, была хороша в профиль. И хотя теперь выясняется, что с Кассандрой и Артемом тоже много непонятного, в Москву с Басмановым законной супругой уехала Сабина.

— Вот я и поняла, отчего — Сабина, — сказала себе Мирра Леопольдовна, когда вышла из театра, пришла на набережную и стала смотреть на Волгу. — Наивная, грустная девочка, которую всем, даже мне, когда я о ней узнала, хотелось защитить, не дать пропасть среди жестоких, примитивных по сравнению с ней, с ее талантом, с ее отношением к жизни, людей, сделать чуть-чуть счастливей. Что уж говорить об Артеме — благородных кровей человеке: будь они прокляты и будь они воспеты Миррой и всеми, не родившими от Артема женами — потомство было бы качественным.

Волга жила своей жизнью, но и на Мирру поглядывала. То выскочит из общего потока маленьких гребешков один с белой пеной — барашек, то более темный, почти черный, закрутится на одном месте вьюном, то большой рыжий камень, живущий в воде, начнет расплываться в глазах, терять четкие контуры. И вот уже ни белого барашка, ни вьюнка не видно — сплошная живая масса Волги сочувствует Мирре. Иначе отчего же ей так сладко — от сочувствия реки и горько — от утраты молодости плачется?

«Долго мне еще этого слабака успокаивать?» — думала голая Ирка Сидоркина, развалившись в кресле и покуривая, глядя на потолок.

Ну, не на Славика же ей смотреть — лихорадочно бегающего по комнате в поисках своей и ее одежды, беспомощного? Как же, товарищ генерал Масленкин велел убираться из квартиры.

«Будет исполнено. Есть, товарищ генерал», — вот чем занимается сейчас трусливый подчиненный генерала.

А ведь как клялся-божился, что будет отныне все по ее, по Иркиному.

«Ну, нет, — подумала верная подруга подчиненного генералу Масленкину. — Я тебе гениальный план, мной разработанный, гробить не дам. Я лучше тебе вообще больше не дам, чем спокойно смотреть, как ты обе квартиры, которые, по существу, уже наши, без боя сдаешь противному противнику».

— Ты бы лучше помогла мне или хотя бы прикрылась чем-нибудь, — начал хамить Славик, но Ирка на провокацию не поддалась.

Она, как можно ласковее, улыбнулась, расставила пошире ноги — из-за жары, спросила капризно: