Экспозиция чувств - Елена Жукова

Примерно год Глеб ненавидел отца. Он упивался мечтой о побеге из дома (вместе с обожаемой мамой, естественно), и о том, как они будут жить в далекой горной Армении, где злой родитель не сможет их отыскать. Но постепенно Глебка притерпелся и к расписаниям, и к обязанностям. Наказания исчезли. Разговоры с отцом стали интересными и поучительными. Незаметно для себя перенимая отцовскую привычку рассуждать и анализировать, Глеб быстро взрослел. И мама гордо улыбалась, когда кто-нибудь из учителей хвалил ее «не по годам развитого мальчика».

Еще через пару лет отец стал для Глеба высшим авторитетом и примером для подражания. Гордин-младший старательно копировал лицом и повадкой отцовскую невозмутимость. Зато матери, с ее неумеренно пылкими проявлениями нежности, он стал стесняться. Хотя и испытывал потребность в ее ласке.

Изредка случались рецидивы, и жаркий темперамент гейзером выплескивался наружу. Так однажды, повздорив с мамой, Глеб в сердцах швырнул об стену банку с черешневым компотом. Та разлетелась сверкающими осколками и лиловыми каплями, засыпав и забрызгав все вокруг. Тогда отец, первый и единственный раз на памяти Глеба, вышел из себя и отвесил сыну тяжелую пощечину. Гнев обычно невозмутимого человека был так страшен, что урок запомнился на всю жизнь.

В период созревания, лет примерно с тринадцати, перед Гординым встала серьезная проблема. Горячий ток крови, подавленный, загнанный глубоко внутрь под панцирь самоконтроля, кипел и бурлил, стремясь выплеснуться наружу. И словно от этого внутреннего жара кожа Глебки стала обрастать густой экзотической растительностью. Волосы чем дальше, тем гуще покрывали его щеки, грудь, руки и ноги, не говоря уж о традиционных местах роста. Гордин ненавидел свою лохматость и частенько недобрым словом поминал армянского дедушку Амаяка. Тот был космат, как Кинг Конг, и шутил, что сама природа позаботилась, чтобы он, нежный теплолюбивый фрукт, не замерз в холодной Москве. Глеб же старательно выстригал, выбривал и запрятывал мятежную растительность под воротники, галстуки и длинные рукава. Он боролся с ней как с проявлением дикости, так же, как подавлял свою нецивилизованную эмоциональность.

Наверное, Гордин слишком передавил себя, потому что в прошлом году страстная половина взбунтовалась. Сначала с ним случилась Анна. Но с ней Глебу удалось сохранить имидж сдержанного человека. Да, он на время утратил контроль над эмоциями, он влюбился. И все-таки ему хватило силы воли, чтобы, не впадая в истерики, достойно уйти, когда Анна отказалась от него.

А теперь стало совсем худо. Несносная Корбус выманила наружу лохматого дикаря. Если б отец стал свидетелем сцены в кафе, то не избежать бы Глебу новой пощечины. Но самым ужасным было то, что Гордин получил от этого даже не удовольствие, нет, наслаждение. Он постоянно вспоминал, как девчонка вдруг затихла в его объятиях и раскрылась. Как ему мучительно хотелось распластать ее мягкое податливое тело по своей груди, вонзиться в него, искусать поцелуями, излиться в него соками. Глеб до сих пор ощущал горчащий вкус табака в ее дыхании, запах влаги на волосах… Но сильнее всего он слышал острый влекущий аромат ее желания. Она хотела его! А он хотел ее. Хотел до боли, до ломоты в гениталиях…

Кто и за что подсунул Глебу эту нахальную соплячку! Она погрузила его в хаос неуправляемых эмоций. Гордин злился, мучился, вожделел, презирал себя… И был готов совершать новые подлости. Мамин сынок, капризный шестилетний мальчик, спрятавшийся где-то на самом донышке Глебовой души, кричал взрослому мужчине: «Это все она, это она виновата! Ты должен ее наказать!».

Гордин снова открыл страничку Саши Корбус с уже знакомой аватаркой. Односторонне освещенное девичье лицо пристально смотрело на Глеба карим глазом и едва заметно улыбалось половинкой пухлых губ. Казалось, девчонка насмехалась над ним. Что ж, он готов принять вызов.

– Напрасно ты так самоуверенно улыбаешься, соплячка! Я с тобой не закончил. Мы еще встретимся!

Апрель 20Х2 г.

– Ну, что у тебя новенького? Ух ты, неплохо! Где это ты такое щелкнула?

Пока в микроволновке разогревался холостяцкий ужин из замороженных продуктов, Гордин сидел за кухонным столом и с интересом разглядывал на экране ноутбука новую работу Корбус. Ежевечернее «общение» с Сашей вошло у Глеба в привычку и скрасило его одинокие вечера.

На фотографии пожилой мужчина стоял на пороге, и стеклянная дверь резала его фигуру пополам. Лысая черепашья голова, вся в возрастных пигментных пятнах, высунулась на улицу и зеркально отразилась назад в витринном стекле. Мужчина смотрел на идущих мимо прохожих, а его перевернутое лицо так же пристально изучало бледное отражение жизни. Словно два мира – реальность и Зазеркалье. И старик, застывший на границе этих миров.

Глеб не переставал удивляться тому, что привычные вещи, увиденные Сашиными глазами и запечатленные ее камерой, представали перед ним совершенно по-новому. Ведь сам он прошел бы мимо обычной уличной сценки, не обратив на нее никакого внимания. Подумаешь, старик стоит в дверях! А теперь, внимательно разглядывая кадр, Гордин невольно задумался о трагической неизбежности перехода в иной мир. «Неужели девчонка сразу видит все эти нюансы? – восхитился Глеб. – Неужели образы складываются у нее в голове за те доли секунды, которые требуются, чтобы сделать снимок? Невероятно!»

Просматривая работы Корбус, Глеб все больше узнавал о ней самой. Она словно приглашала его радоваться или грустить вместе с ней, любоваться прекрасным, смеяться над забавным. Одни фотографии нравились Гордину больше, другие меньше, но интересны были практически все. Посещение «Best of Russia» обогатило его новым взглядом на фотоискусство: он стал обращать внимание на то, чего не замечал раньше – на детали, зашифрованные в изображении смыслы, рифмы и ритмы, которых в Сашиных работах было предостаточно. А иногда вместо изобразительной сложности его покоряла просто запечатленная эмоция. Как, например, в портрете спящего младенца, улыбающегося своим снам. Ну, о чем человечек, проживший на свете всего несколько недель, мог грезить? Чему так счастливо улыбался? Не иначе, как ангелы пели ему колыбельные.

Глебу непременно хотелось «дойти до самой сути»: понять, что именно привлекло Корбус в том или ином сюжете. Как она это увидела? Почему сняла то, что сняла? Почему из массы отснятого материала сочла достойным публикации один конкретный кадр? Почему, в конце концов, она выхватила из толпы его и Анну и почему отправила на конкурс ту самую фотографию… «Осень нашей любви»…

Между тем, выставка на Винзаводе закрылась, и развешанные по городу плакаты, угрожавшие спокойствию Глеба, заменили другой рекламой. Очередной раз пробегая мимо знакомой автобусной остановки, Гордин увидел на стекле анонс гастролей какого-то известного танцовщика фламенко. От ставшего болезненно-привычным образа обнявшихся любовников не осталось и следа.

Глеб послал Анне короткую СМС-ку «Ну как?» и получил такой же короткий ответ «Все в порядке». Неприятная нервная история благополучно завершилась, не причинив никому вреда. Гордин испытал огромное облегчение.