Если я останусь - Гейл Форман

— Спленэктомия, — отвечает сестра Рамирес.

— Может, сосуд не прижгли, — предполагает врач. — Или медленное просачивание из пробитой кишки. Авария?

— Да. Пациентку привезли сегодня утром.

Врач пролистывает мою карту.

— Хирургом был доктор Соренсен. Он еще на дежурстве. Вызовите его и отвезите ее в операционную. Нужно заглянуть внутрь и посмотреть, что там течет и почему, пока ей не стало хуже. Господи боже, контузии мозга, открытый пневмоторакс. Эта девочка — просто тридцать три несчастья.

Мисс Рамирес бросает на врача злобный взгляд, как будто тот оскорбил меня.

— Мисс Рамирес, — брюзжит ворчливая медсестра из-за стола. — У вас есть собственные пациенты, о которых надо заботиться. Помогите интубировать девушку и перевезти в операционную. Это ей больше поможет, чем ваше мельтешение!

Медсестры работают быстро: отключают мониторы, отсоединяют катетеры и опять вставляют трубку мне в горло. Вбегают два санитара и перегружают меня на каталку. Я все еще обнажена ниже пояса, когда они поспешно вывозят меня, но не успеваю я доехать до задней двери, как сестра Рамирес кричит: «Подождите!» — и мягко прикрывает мои ноги больничной сорочкой. Она трижды легонько стучит по моему лбу кончиками пальцев, словно это какое-то послание азбукой Морзе. И я уезжаю в лабиринт коридоров, ведущих к операционной. Меня снова будут резать, только на этот раз я не иду за собой. На этот раз я остаюсь в палате интенсивной терапии.

Теперь я начинаю что-то понимать, хотя еще и не все. Вряд ли я скомандовала кровеносному сосуду открыться и начать протекать мне в живот. И вряд ли я хотела еще одного хирургического вмешательства. Но Тедди умер. Мама и папа умерли. Сегодня утром я поехала прокатиться со своей семьей. А теперь я здесь, одинокая как никогда. Мне семнадцать лет. Все должно быть не так. Моя жизнь должна была быть совсем, совсем не такой.

В тихом уголке палаты я начинаю по-настоящему обдумывать горькую правду, которую умудрялась игнорировать весь этот день. Каково мне будет, если я останусь? Каково будет очнуться сиротой? Никогда не почувствовать запах папиной трубки? Никогда не встать рядом с мамой, чтобы тихо разговаривать за мытьем посуды? Никогда не прочитать Тедди новую главу «Гарри Поттера»? Остаться без них?

Я не уверена, что это все еще мой мир. Я не уверена, что хочу приходить в себя.

* * *

Единственный раз в жизни я была на похоронах, и это были похороны человека, которого я едва знала.

Я могла поехать на похороны двоюродной бабушки Гло, когда она умерла от острого панкреатита. Однако в завещании она весьма своеобразно изложила свою последнюю волю. Никакой традиционной службы, никаких похорон на семейном участке кладбища. Вместо этого она хотела, чтобы ее кремировали, а пепел развеяли в священной индейской церемонии где-то в горах Сьерра-Невада. Бабушку изрядно взбесило и это завещание, и сама тетя Гло — по бабушкиным словам, она всегда старалась привлечь внимание к своей непохожести на других, даже после смерти. В конце концов бабушка решила бойкотировать рассеивание пепла, а раз она не собиралась ехать, то нам, остальным, тем более не было смысла.

Питер Хеллмаи, мой друг-тромбонист из музыкального лагеря, умер два года назад, но я узнала об этом, только когда вернулась в лагерь и не нашла его там. Мало кто знал, что у него лимфома. Забавно: в музыкальном лагере ты очень сильно сближался с людьми за лето, но по какому-то неписаному правилу никто не поддерживал связь в остальное время. Мы были летними друзьями. Конечно, у нас в лагере устроили мемориальный концерт в честь Питера, но это не были настоящие похороны.

Керри Гиффорд был музыкантом из нашего городка, одним из родительских приятелей. В отличие от папы и Генри, которые, став старше и обзаведясь семьями, начали меньше играть и больше слушать, Керри оставался одиночкой, верным своей первой любви: музицированию. Он играл в трех группах и зарабатывал на жизнь, отстраивая звук в местном клубе. Идеальный расклад: ведь каждую неделю там играла хотя бы одна из его команд — так что во время своего выступления ему нужно было только выскочить на сцену и поручить кому-нибудь последить за пультом, хотя частенько случалось, что он соскакивал со сцены в перерыве между песнями, чтобы самому подкрутить мониторы. Я знала Керри с раннего детства и ходила на его концерты с родителями, а потом как бы познакомилась заново, когда мы стали встречаться с Адамом, и снова начала приходить его слушать.

Однажды вечером он был на работе — настраивал звук для портлендской группы «Клод» — и просто повалился грудью на пульт. К приезду «скорой» он уже был мертв. Дурацкая аневризма мозга.

Смерть Керри всколыхнула весь наш город. Он был здесь своего рода постоянной величиной: яркая личность, искренний, открытый, энергичный парень, всеобщий любимчик с копной белобрысых дредов. И он был молод, всего тридцать два. Все наши знакомые собирались на его похороны, которые проводились в его родном горном городке, в двух часах езды. Мама с папой, конечно, ехали, и Адам тоже. Так что, хотя я чувствовала себя самозванкой, без спросу влезающей в чужой смертный день, я решила тоже поехать. Тедди остался с бабушкой и дедушкой.

В родной город Керри отправился целый караван машин. Мы четверо втиснулись к Генри и Уиллоу, у которой был такой срок беременности, что на ее животе не застегивался ремень безопасности. Все по очереди рассказывали смешные истории об усопшем. Про то, как Керри, известный левый радикал, решил протестовать против войны в Ираке. Он собрал группу парней, и все они, вырядившись в женские платья, отправились на местный вербовочный пункт, чтобы записаться в армию. Или про то, как Керри, брюзгу атеиста, бесил тот факт, что Рождество превратилось в источник наживы, и потому он ежегодно проводил Веселый антирождественский праздник у себя в клубе и устраивал конкурс на исполнение самых извращенных версий рождественских гимнов. Затем он предлагал всем сбросить их дрянные подарки в большую кучу посреди клуба. Но вопреки местному обычаю Керри не сжигал их на костре — папа рассказал, что он отвозил все это в благотворительную организацию имени Святого Венсана де Поля в качестве пожертвования.

Пока все говорили о Керри, атмосфера в машине была легкой и веселой, как будто мы ехали в цирк, а не на похороны. Но это казалось правильным, в самый раз для Керри, в котором всегда бурлила неистовая энергия.

Однако сами похороны получились совсем иными. Церемония была ужасно тоскливой — и не потому, что хоронили человека, трагически умершего молодым из-за какой-то артериальной ерунды. Прощание проходило в огромной церкви, что казалось странным, ведь Керри был убежденным атеистом, но это я еще могла понять. В общем-то, где же еще устраивать прощание? Меня больше удивила сама служба. Пастор, очевидно, никогда даже не встречался с Керри, потому что в своей речи произносил одни только общие фразы — о добром сердце усопшего и о том, что, несмотря на его печальный уход, он получает сейчас свою «небесную награду».

Никто не дал слова ни друзьям-музыкантам покойного, ни жителям города, где Керри провел последние пятнадцать лет. Вместо этого встал какой-то дядя из Бойсе[31]и начал рассказывать, как учил шестилетнего Керри ездить на велосипеде, как будто овладение велосипедом стало решающим моментом в жизни его племянника. Закончил он уверениями, что Керри сейчас шествует с Иисусом. Я заметила, как моя мама налилась краской при этих словах, и немного забеспокоилась, как бы она чего не сказала. Мы иногда ходили в церковь, так что мама вроде бы не имела ничего против религии. Зато имел Керри, причем по полной программе, а мама яростно защищала людей, которых любила, и оскорбления в их адрес принимала близко к сердцу. Друзья иногда называли ее за это «Мать-медведица». У мамы уже практически шел пар из ушей к тому времени, как служба окончилась тошнотворным переложением песни Бетт Мидлер «Wind Beneath My Wings».