Грюнвальдская битва - Ян Длугош

баронам и просит их дать окончательный ответ. Тогда последние приходят к магистру и командорам и всяческими доводами побуждают их к миру. Они внушают им и доказывают при этом, что условия мира, предложенные королем польским, справедливы и почетны, и усиленно упрашивают их не отказываться принять мир на справедливых условиях, пока дело не дошло до сражения, ибо Марс[203] один и тот же для обеих сторон и исход войны еще неизвестен. Магистр же прусский Ульрих фон Юнинген, удалившись на тайный совет, пригласил нескольких лиц, а именно: маршала Ордена Фридриха Вальрата,[204] великого командора Конрада Лихтерштена,[205] командоров — эльбингского Вернера Тетингера, торуньского Шворцборга,[206] мевенского графа фон Венде,[207] нешавского Готфрида Гоцфельда,[208] тухольского Генриха,[209] старогардского Вильгельма Ниппена,[210] шонзеевского Николая Вильца[211], грудзендского Вильгельма Эльфекеча,[212] энгельсбергского Бурхарда Вобека, бродницкого Балдуина Штольма,[213] члуховского Арнольда фон Бадена, остеродского Печенгайна,[214] щитновского Альберта фон Эчбора,[215] бранденбургского Маркварда фон Зальцбаха, торуньского графа Иоганна фон Зейна и других, и с ними некоторое время совещался о мире и войне. А так как магистр Ульрих, как и его командоры, по пустому суеверию полагали, что никакой враг никогда на них не нападет и не победит (ибо они обладают некими мощами святых), то в своей гордыне они склонялись более к войне, чем к миру; и магистр Пруссии дал через посредство маршала Вальрата венгерским баронам такой ответ: «Сиятельные мужи, мы не отказывались бы подчиниться вашим убеждениям и доводам и вступить в мирные переговоры с королем Польши, если бы сам король, прежде чем сделать вражеское вторжение в наши земли, искал мира, находясь на земле своего королевства. Теперь же, когда король Польши домогается мира после того, как он напал на земли нашего Ордена и причинил нам пожарами и грабежами столь тяжкий ущерб, мы считаем позорным, после такого ущерба и пожаров, вступать с ним в переговоры о каком-либо мире; ведь с того времени, как Орден наш поселился на этих землях, никто и никогда из королей и государей, как и сам он, не мнил для себя возможным вторгнуться со столь враждебным войском в земли нашего Ордена. Поэтому мы не можем дать себя склонить к заключению мира с названным королем и не поддадимся никаким убеждениям, никаким просьбам и доводам, пока не отомстим нашим карающим мечом за учиненные нашему Ордену разорения и пожары. Итак, нашим разногласиям и спорам положат конец не наши слова, хотя бы произнесенные от имени цезаря, и не посредничество какой-либо другой власти, но меч и оружие; после того как мы видели, что опустошаются наши области и горят наши дома, мы погасим наши пожары вражеской кровью».

Услышав такой высокомерный и издевательский ответ, бароны Венгрии снова и снова упрашивают, уговаривают и настаивают, чтобы при посредничестве Сигизмунда, короля римлян и Венгрии, крестоносцы дали себя склонить и принудить к переговорам и заключению мира и, утишив свои страсти, не отказывались испробовать любые средства примирения. Однако магистр и командоры, возбужденные неразумным пылом гнева и гордости, продолжали настаивать на данном ими, хотя и резком и противном всякой справедливости ответе; один только граф фон Венде, командор мевенский, среди стольких ненавистников мира, убеждая заключить мир, сказал: «Давно испытал я на опыте, что несет с собой мир и что — война, и мне кажется лучшим и более здравым, какие бы обиды и ущерб, причиненные как-либо королем Польши, ни остались невозмещенными, отбросив желание победы и мщения, прийти к мирным переговорам. Ибо часто, даже когда войска сходятся и готовы вступить в бой, бывает, что начинаются переговоры и заключают мир. И так как исход войны сомнителен и может даже все перевернуть стремительным наплывом опасностей, то я полагаю, что верный мир лучше надежды на победу». Недовольный этими словами и не будучи в силах сдержать порыв души, Вернер Тетингер, командор эльбингский, стал нападать на графа фон Венде, командора мевенского. «С таким расположением души, какое ты здесь выказываешь, командор мевенский, — сказал он, — тебе пристало бы оставаться дома под крышей, так как ты более пригоден для ухода за больными братьями Ордена, чем для военных дел». Мало задетый такой насмешкой, граф Венде возразил: «Что касается меня, то я не поколебался честно и с пользой высказаться за мир и в своей речи признать, что мир лучше всякой войны, так как я считаю отвратительным, чтобы в наши дни проливалась кровь католическая, когда не испытаны мирные средства, которые предлагаются. И хотя я стою за мир и больше всего желаю мира, но если по божьему попущению придется вступить в бой при враждебном нам Марсе, то я буду сражаться отважно, как подобает человеку благородной крови; ты же относись предусмотрительнее к тому, что и как ты советуешь и больше всего смотри, как бы ты, так грозно рассуждающий о войне в этих стенах, не пустился бежать из предстоящего сражения, подобно зайцу, напялившему на себя шлем». Затем один из баронов Венгрии, Сциборий из Сцибожиц, прервав ссору командоров, начал разными способами снова и снова склонять к миру, говоря, что он старый воин, бывалый в сражениях, испытавший много превратностей и случайностей войны, и что он полагается на себя, но, во всяком случае, пока возможно, не отвергает мира. Но он получил на это от магистра Пруссии Ульриха такой ответ: «Ты говоришь, Сциборий, — сказал он, — как поляк: ибо мы знаем, что ты родом из Польши, именно из Куявской земли, поэтому-то ты на благо и пользу твоего народа убеждаешь и советуешь принять мир, а мне и Ордену никоим образом принять его нельзя».

В этом деле воочию виден большой порок крестоносцев: они превозносились высокомерием и хвастались обладанием столь великими силами и средствами, что считали, будто не найдется на свете среди королей такого, который мог бы равняться в войне и мире с ними; и они полагали, что и все другие должны признавать за ними столько же, сколько они самонадеянно возомнили о себе сами в сердцах и мыслях; в таком своем ослеплении они забывали, что еще не бывало человека, всеми признанного безупречным и могучим, которому бы не угрожала опасность даже от слабого.

Бароны венгерские, понимая, что магистр и его командоры по натуре не склонны принять мир даже на справедливых условиях, отсылают обратно королевского гонца Петра Корцбога; они сообщают Владиславу, королю польскому, что они с своей стороны приложили