Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди - Виталий Шипаков

– Ну дела, так это ж латинянский поп или как они там называются? Мне Герасим говорил, да я забыл, – насмешливо спросил хорунжий Новосильцева.

– Похоже, католический монах, да еще иезуит вдобавок, – преспокойно заявил князь Дмитрий, приободренный Ванькиным примером.

Сообразив, что запугать ему никого не удалось, пан сам утратил страх, вернее, его вытеснила ненависть. Подступив к Ивану, которого возненавидел еще при давней первой встрече, он глумливо и одновременно зловеще изрек:

– Что, доволен Ваня, как всегда – всех победил. Ничего не скажешь, не обделил тебя бог отвагой да умишком, только не пойму, зачем они тебе. Ты ж не рассудком, а порывами души, что с вином, – кивнул Иосиф на бочонок, – что без вина, вечно пьяной живешь. Сам не знаешь, для чего на белый свет родился. Даже золото и власть, вокруг которых все на этом свете вертится, не уважаешь. Вольным рыцарем без страха и упрека себя мнишь, так ошибаешься. Ты всего лишь пес сторожевой, а твоя вольность только в том состоит, что хозяев сам меняешь. Раньше Ваньке-атаману прислуживал, нынче ж, вижу, в гору пошел, для царя Ивана стараешься. На таких, как ты, Русь окаянная и держится. Вдолбили вам православные попы веру в райское блаженство, муками земными обретенное, а вы и рады. На смерть чуть не с радостью идете, потому как на счастье в этой жизни у вас надежды даже нет. Одного понять не могу, за что господь к тебе столь благосклонен? Думаю, он гневаться не будет, если я ускорю вашу встречу.

Выхватив из рукава стилет, Иосиф бросился на Княжича, позабыв от злости, с кем имеет дело. Глазом не моргнув, тот отпрянул в сторону и нацеленное в горло тонкое, как жало, лезвие лишь оцарапало шею. Продолжая отступать, хорунжий рубанул кинжалом по нанесшей предательский удар руке с такою силой, что напрочь срезанная кисть руки с зажатым в ней стилетом оказалась на полу.

– До чего же вы, поляки, неуемные, еще хуже татарвы, – насмешливо посетовал Иван, прижигая пламенем светильника кровоточащий обрубок пановой руки. Иосиф снова дико взвыл и лишился чувств. Заметив укоризненный взгляд Новосильцева, Ванька пояснил:

– Кровь-то надо остановить, не то сдохнет, сволочь, раньше времени, а мне тоже хочется кой-чего ему напоследок объяснить, да и спрос еще не кончен – пусть уж до конца о задумках шляхты поведает.

36

Очнулся пан довольно скоро. Телесные страдания и тщетность его угроз окончательно сломили Иосифа. Почти животный страх снова поселился в глазах лазутчика. Сидя на полу с искривленным ужасом лицом, бедолага принялся качать, словно мамка малое дитя, свою искалеченную руку.

Иван тем временем вернулся на скамью, зачерпнул вина и стал уже неторопливо попивать хмельное зелье. Осушив кубок, хорунжий задорно вопросил:

– Что, очухался? Прошла охота убивать меня? А то можешь еще раз попытаться, нож-то вон, перед тобой валяется, – кивнул он на отрубленную кисть. При ее виде Иосиф вновь затрясся, но уже истинной, а не наигранной дрожью.

– Не хочешь? Ну и правильно, а то я тебе, черту козлоногому, второе копыто отрублю. Вовсе нечем станет золотишко грести, будешь, как хомяк зерно, за щекой носить свои сокровища, – одобрил Ванька.

Немного помолчав, Княжич снова обратился к пану:

– И что вы, супостаты, вечно к нам с войною лезете? Чего вам еще надо? И так гостями к себе пускаем, как к равным относимся, несмотря на то, что вы гребете все подряд да наподобие сорок в гнездо свое уносите. Ан нет, и этого вам мало, в какого бога верить нас учить решили. Царь им, видишь ли, пришелся не по нутру. Мне он тоже, откровенно говоря, не очень нравится. Только это наш православный государь, помазанник божий, какой уж есть, с таким и живем, знать, другого не заслуживаем. Или, может, вы, поляки, своего царя на престол московский посадить задумали?

Заметив, как Иосиф вздрогнул, Иван понял, что очень недалек от истины.

– Ну а это уж совсем дурацкая затея, – презрительно промолвил он. – Русский православный человек гонения власти, как божью кару принимает, а иноземное нашествие – как антихриста явление, и никогда с ним не смирится. Ханы вон ордынские не вашим папам да королям чета, но и они о нашу веру лбы разбили. Где ханы эти ныне – в Крыму остались да в Сибири.

Вновь наполнив кубок, Ванька предложил почти подружески:

– Выпить хочешь?

Поляк в ответ лишь помотал головой, отказываясь от угощения.

– А чего так, вы ж, католики, не меньше нашего пьете и не тебе меня душою пьяной корить. Да и не пьяная она, просто не такая, как у вас, латинян, только и всего. О жизни со смертью толкуешь, да что ты про них знаешь, соглядатай несчастный. Сейчас-то вон, сидишь, дрожишь, словно лист осиновый, а как кончать тебя станем – наверняка в штаны напустишь. И знаешь почему? Потому что лживый ты насквозь, не настоящий, от того будешь трудно помирать. Сам священник, хоть и католический, но даже в царствие небесное искренне не веришь, власть да деньги ставишь превыше всего, а чтоб без трепета, достойно помереть, надо совесть чистую иметь и душу, богу преданную. Вот они, когда представимся на страшный суд, понадобятся, а богатство с властью там, пожалуй, ни к чему.

Не замечая, что притихшие князь и атаман, никак не с меньшим интересом, чем пан, внемлют его речам, Иван продолжил свои откровения.

– Что и как ценить, меня ордынцы еще в младенчестве обучили. И без твердой веры в царствие небесное человеку жить никак нельзя. Иначе весь свой век трястись придется от страха пред грядущим небытием, тогда уж лучше вовсе не родиться, – заключил хорунжий и, выпив налитое Иосифу вино, умолк.

В это время в шатер вошел Ярославец. Степенно поклонившись Чубу с Новосильцевым, он обратился к Княжичу.

– Иван Андреевич, все готово, прощаться можно с нашими братами убиенными.

При виде окровавленного ворота Ванькиной рубашки небесно-голубые Сашкины глаза расширились от изумления, но, узрев валяющийся на полу обрубок человеческой руки с зажатым в ней стилетом, он сразу догадался, что к чему, и потянулся за кинжалом.

– Не надо, Александр, незачем тебе поганить руки о такое дерьмо, – остановил его Иван. – Это мне, вражьей кровью по ноздри измазанному, еще куда ни шло.

Встав со скамьи, Княжич обратился к атаману:

– Дозволь пойти, в последний путь бойцов погибших наших проводить. А этот, – Ванька угрожающе взглянул на пана, – теперь все расскажет. Ну а если станет снова хвостом вертеть, мы вон с Сашкой с похорон вернемся, они наверняка души веселья нам прибавят, тогда уже совсем по-свойски с оборотнем этим побеседуем. Слышь, Иосиф, – обратился он к пленнику, – на куски тебя порежу да стервятникам скормлю. И на жалость не надейся, мне гораздо меньших сволочей, чем ты, убивать доводилось.

Опираясь на плечо Ярославца, малость раненый, но изрядно пьяный Ванька направился к выходу. У порога он внезапно обернулся и, столь несвойственным ему надменным голосом, заявил:

– А насчет быдла и песьей крови я, Иосиф, так скажу: мой дед тебе подобного в псари б не взял. Только мне начхать на родовитость, как свою, так и чужую. Господь людей всех создал равными, по своему подобию. Это уж они потом сами князей с боярами придумали.