Картонки Минервы - Умберто Эко

В этом смысле модель осуществляет чуть ли не расистскую селекцию. Продвигая один тип внешности, она выносит безжалостный приговор другому, который, заметьте, в иную эпоху мог бы возобладать. Можно говорить о дарвинистском отборе, который идет по синусоиде или по спирали, – во всяком случае, не по прямой. Сегодняшние изгои завтра могут стать избранниками и наоборот. Девушки, похожие на Франческу Бертини, могут на что-то надеяться, но не в этот конкретный момент, а когда они уже станут зрелыми матронами.

Последний фактор – избирательность взгляда. В 50-е годы многие девушки походили на Брижитт Бардо, а многие по-прежнему походили на Клодетт Кольбер. Мужской взгляд останавливался на тех, кто был похож на Брижитт, и прежде времени оставлял в старых девах тех, кто был похож на Клодетт (а двадцать лет назад наблюдалась совершенно обратная картина). И в этом смысле некоторым женщинам и мужчинам не везет: они рождаются не в свое десятилетие. Такова нелицеприятная правда. Но такое может случаться только в эпоху средств массовой информации. В прошлые века универсальных моделей не было, маркиза Помпадур или пастушка из Каринтии могли по каким-то причинам нравиться или не нравиться, но не потому, что их сравнивали с женскими образами, мелькающими на телевидении и в журналах. Отбор был не таким строгим, и желание имело больше демократических прав.

1999

Ты ненормальный, де Мауро!

Милый мой Туллио де Мауро[122], позволь, я скажу тебе начистоту, как коллега коллеге: ты неосторожен, неосмотрителен. Профессор университета Кентербери публикует результаты обширных исследований, проведенных в тридцати одной стране по поводу того, сколько читают студенты. Что он из этого заключает? Откровенно говоря, то же самое, что и ты, и я, и любой другой может заключить, вычислив количество книг, напечатанных и проданных во всем мире, и поглядев, кто расхаживает по книжным магазинам, специально устроенным так, чтобы публике приятно было там расхаживать: «Фельтринелли» в Италии, «FNAC» в Париже или громадные «Ренессансы» в Германии.

Так вот, он обнаружил – и подтвердил серьезной статистикой, – что большинство читающей публики принадлежит к молодежной среде; что на 70 нечитающих стариков приходится 25 нечитающих молодых, то есть юноши и девушки читают больше, чем их родители. И что же, дорогой мой Туллио, ты творишь дальше? С видом всезнайки, который качает головой и бормочет: «Я всегда это говорил», – берешь и выкладываешь все это в «Репубблике» за субботу, 7 ноября. Не то чтобы мы должны были вести себя как члены ложи П-2, но надо же понимать, что следует раскрыть, а что и утаить: учил же Торквато Аччетто[123], что сокрытие правды не является грехом, когда ты это делаешь, дабы уцелеть в джунглях этого мира, ведь сокрыть не значит сказать то, чего нет, но честно воздержаться от высказывания. Молодежь читает? Вот и хорошо, и будь этим доволен, и пусть об этом знают она сама, и я, если ты позволишь, и профессор Элли из Кентербери, но незачем болтать об этом направо и налево, особенно в газетах: ведь слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. И ты прекрасно знаешь: новостью дня станет не то, что молодежь читает, а то, что ты пустил такой ложный слух.

Да разве ты не читал длинных, глубокомысленных статей о том, что чтение отмирает, что цивилизация зрелища отменяет печатное слово, что появление компьютера подписало книге смертный приговор? Разве не заметил, что в приложениях к газетам, где говорится о культуре, и в соответствующих разделах иллюстрированных журналов уже ничего не пишут о книгах, только о личной жизни их авторов? Неужели не встречались тебе интервью, которые давали люди поумнее тебя – и рассказывали, как, забредя по ошибке в книжный магазин и увидев, что там полно молодежи, они холодели от страха – неровен час, бессмертные страницы Кафки попадутся на глаза какой-нибудь лицеисточке (женщине, представьте себе); слабым утешением служила им мысль (весьма прагматичная), что эти прыщавые юнцы только смотрят на книги, ну, может быть, запоминают названия, но, к счастью, скорее всего, не читают?

Туллио, у тебя семья; университетская зарплата, конечно, достойная, но не роскошная: тиснешь здесь и там статейку-другую, ан, и прибавишь к бюджету кругленькую сумму. Отдаешь ли ты себе отчет в том, что, если ты начнешь говорить, будто молодежь читает, редакции всех газет закроются перед тобой и поищут того, кто станет воспевать прошлые времена, выплескивать на страницы свою скорбь при мысли о грядущей неграмотности, исчезновении великих мастеров, закате литературы, гибели галактики Гуттенберга, философии, религии? Отдаешь ли ты себе отчет в том, что бывшие бунтари, ныне работающие на издательскую индустрию, заорут, что ты органически вписался в капитализм; вдохновенные мистики виртуальной реальности объявят тебя врагом Слова; найдется и тот, кто, видя, как ты ценишь статистику, заверит всех, что это ты, и никто иной, подсчитываешь, будто презренный Контини[124], сколько раз Монтале[125]употребил слово «лошадь» или даже сколько раз он зачеркнул слово «гиппопотам» и поставил вместо этого «лошадь».

Ты ведь интеллектуал (правда?), а не полицейский. Это полицейский должен выяснять, кто чем занимается, а интеллектуалу пристало воплощать надежды, страсти, тайные биения эпохи. А ты? Людям, ждущим новостей об упадке искусств и наук, ты рассказываешь, что молодежь читает, да еще и больше, чем раньше, хотя и слушает рок, а теледебаты между неграмотными оставляет маме и папе? Развей, если хочешь спасти положение, мысль, которую ты высказал в скобках, скорее даже для красоты слога: Да. Мол, молодежь читает, но все же не так много, как хотелось бы нам, преподавателям.

Пригвозди их, припри их к стене! Сколько молодых людей между шестнадцатью и восемнадцатью годами прочли «L'Harmonie Universelle»[126]Марена Мерсенна? Сколько «Antropoglottonia sive Humanae Linguae Genesis»[127]Иоганнеса Петруса Эрикуса в издании Трамонтини 1697 года? Сколько «De umbris idearum» Бруно[128]в комментированном издании Риты Стурлезе (Ольшки, 1991)? Вот где хочу я их видеть, да и ты должен хотеть – этих прыщавых юнцов, которые с грехом пополам добрались до Пруста, а кое-кто и до Музиля в бумажной обложке и покупают Эпикура за тысячу лир, а инкунабуле предпочитают пару ботинок-«тимберландов». Выскажи это! Может, тебе позволят еще печататься.