Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон

Попытаться увидеть мир глазами Энн. Украдкой поглядывать на свое запястье у нее за спиной. Камень, stone, – от древнеанглийского stan (родственные слова – они повсюду!), получившегося из протоиндоевропейского sti – голыш. Скала, rock, – от латинского rocca, происхождение неизвестно, значение – куча камней. Оторвавшись от запястья, Сакс впал в некое каменное забытье – свободное, пустое. Tabula rasa. Теперь он уже не слышал, что говорила ему Энн, – она хмыкнула и двинулась дальше. Он, смутившись, поплелся следом и, заставив себя не обращать внимание на ее недовольство, продолжил задавать вопросы.

А Энн и вправду выглядела сильно недовольной. И это в каком-то смысле обнадеживало, поскольку отсутствие чувств было бы крайне дурным знаком, но она по-прежнему казалась достаточно эмоциональной. По крайней мере, бо́льшую часть времени. Случалось, она сосредотачивалась на камнях так усиленно, что, глядя на нее, можно было подумать, что она одержима страстью, подобной страсти антиквара, и Сакса такие моменты окрыляли. А иные разы казалось, что она просто делала что-то автоматически, погружаясь в ареологию в отчаянной попытке оттеснить от себя настоящее, недавнюю историю или само отчаяние, а может, и все сразу. В такие минуты она выглядела лишенной всякой цели – не прекращала рассматривать самые любопытные формы рельефа, мимо которых они проходили, и не отвечала на вопросы о них. То немногое, что Сакс прочитал о депрессии, насторожило его: в таких случаях мало что можно было сделать, человеку следовало принимать таблетки, чтобы ее побороть, и даже это ничего не гарантировало. Но предложить ей принимать антидепрессанты было почти тем же, что и заговорить о самом лечении, так что он не мог поднимать эту тему. Да и разве отчаяние и депрессия – одно и то же?

Растений, к счастью, здесь оказалось совсем мало. Земля Темпе не походила ни на Тиррену, ни даже на склоны ледника Арена. Вот что бывало без активного ухода – мир по-прежнему состоял по большей части из скал.

Темпе находилась на небольшой высоте, здесь был влажный климат, а всего в паре километров на севере и востоке начинался ледяной океан. И над всем южным берегом нового моря пролегали разные маршруты многочисленных «Джонни Яблочное Зернышко», бывшие частью проекта «Биотик», запущенного несколько десятилетий назад, когда Сакс попал в Берроуз. Поэтому, если хорошенько присмотреться, можно было увидеть лишайники. И участки каменистой пустыни. И несколько кривых деревьев, наполовину засыпанных снегом. Все эти растения – за исключением лишайников, разумеется, – страдали в этот период смены северного лета на зиму. Здесь уже ощущалась миниатюрная осень в оттенках мелких листьев вцепившейся в землю кёнигии, крошечных лютиков и, да, арктической камнеломки. Краснеющие листья служили своего рода маскировкой на фоне янтарных пород, и Сакс частенько замечал растения только тогда, когда наступал на них. И, разумеется, поскольку он вообще не хотел привлекать к ним внимания Энн, то, наступая на них, он лишь бросал быстрый оценивающий взгляд и шел дальше.

Они взобрались на торчащий холмик, возвышающийся над каньоном к западу от убежища, и увидели: великое ледяное море, все в оранжевых и медных оттенках. Заняв долину одним огромным махом, оно образовало собственный гладкий горизонт, тянущийся от юго-запада к северо-востоку. Изо льда торчали обточенные столовые горы, напоминавшие морские утесы скальных островов. Эта часть Темпе должна была стать воистину одним из самых впечатляющих побережий Марса, где нижние края некоторых борозд, заполнившись, превратятся в длинные фьорды или лохи. А один прибрежный кратер находился прямо на уровне моря и размыкался с его стороны, образуя идеальную круглую бухту километров в пятнадцать поперек и с двухкилометровым входным фарватером. Дальше на юге обточенная земля у подножия Большого Уступа должна была создать настоящий Гебридский архипелаг, многие острова которого были бы видны с утесов большой земли. Да, впечатляющее побережье. Это уже сейчас можно заметить, если взглянуть на разломы ледяного покрова в закатном свете.

Но, конечно, об этом не стоило говорить вслух. И вообще нельзя было упоминать ни лед, ни зазубренные ледяные скалы, разбросанные по новому берегу. Эти скалы сформировались в результате процесса, о котором Сакс не знал. Хоть это и было ему любопытно, но обсуждать это он также не мог. Он мог лишь хранить молчание, как человек, нечаянно забредший на кладбище.

Смущенный, Сакс опустился на колени, чтобы рассмотреть тибетский ревень, на который он едва не наступил. Маленькие красные листочки в соцветиях на красном стебле.

Энн заглянула через его плечо:

– Завял?

– Нет.

Он оторвал несколько мертвых листьев с наружной части соцветия, показав ей, что ниже росли более яркие.

– Они уже твердеют к зиме. Их обманула потеря света. – И, будто говоря с самим собой, Сакс продолжил: – Вообще многие растения погибнут. По ночам сейчас происходит тепловой переворот, – то есть температура воздуха опускается ниже температуры земли. – Это серьезное вымерзание. И то растения переносят его лучше, чем переносили бы животные. Насекомые тоже на удивление хорошо справляются, учитывая, что они – просто маленькие емкости с жидкостями. У них есть криопротекторы. Думаю, они способны пережить что угодно.

Энн все еще изучала растение, поэтому Сакс замолчал. «Оно живо, – хотел сказать он. – А поскольку все элементы биосферы зависят от существования друг друга, то оно и часть тебя, твоего тела тоже. Как ты можешь его ненавидеть?»

Но опять же – она даже не проходила лечение.

Ледяное море выглядело разбитой гладью бронзовых и коралловых оттенков. Солнце уже садилось, им пора было возвращаться. Энн выпрямилась и начала уходить, превратившись в безмолвный черный силуэт. Он мог говорить ей прямо в ухо, даже теперь, когда она отдалилась на сто метров, а затем и на двести. Она стала маленькой темной фигуркой посреди огромного простора планеты. Но он не стал этого делать: это было бы нарушением ее одиночества, почти что вторжением в ее мысли. И все же он жаждал сказать ей: «Энн, Энн, о чем ты думаешь? Поговори со мной, Энн. Поделись своими мыслями».

Сильное, острое, как боль, желание с кем-то поговорить – вот что чувствуют люди, когда говорят о любви. Вернее, это то, что Сакс подразумевал под любовью. Просто чрезмерно усиленная жажда поделиться мыслями. Только и всего. О, Энн, пожалуйста, поговори со мной.

Но она с ним не разговаривала. Казалось, растения не впечатляли ее так, как его. Казалось, она действительно питала отвращение к ним, к этим мелким отметинам на ее теле, будто viriditas – зелень – была не более чем язвой, обрекавшей камень на страдания. И это даже несмотря на то, что в утолщающихся снежных наносах растения уже были едва видны. Опускалась темнота, прямо над темно-медным морем разыгрывалась буря. Мшистый коврик, заросшая лишайником поверхность камня… Но по большей части она оставалась такой же каменной, какой была всегда. И тем не менее…

Потом, когда они входили в шлюз убежища, Энн упала в обморок. Падая, она ударилась головой о дверной косяк. Сакс подхватил ее, когда она приземлялась на скамью у внутренней стены. Она была без сознания, и Сакс наполовину занес ее, наполовину затащил в шлюз. Затем закрыл наружную дверь, закачал воздух из шлюзовой камеры и протащил Энн через внутренний проем в раздевалку. Должно быть, он кричал на общей частоте, потому что ко времени, когда он снял с нее шлем, в помещении оказалось человек пять или шесть Красных – больше, чем он видел в этом убежище до этого. Одна из девушек, что мешали ему вначале, та, что пониже ростом, оказалась медиком, и, когда Энн положили на роликовый стол, который можно было использовать как каталку, эта девушка провела их в медкорпус и там взялась руководить остальными. Сакс, стремясь помочь, трясущимися руками стянул прогулочные ботинки с длинных ног Энн. Его пульс – он проверил на запястье – отбивал 145 ударов в минуту, ему было жарко, кружилась голова.