Фаранг - Евгений Шепельский

Но сначала я вооружился обломком кирпича и вырыл рядом со стеной неглубокую могилу. Разомкнул ошейник. Вот так. По крайней мере похороню тебя свободной. Женщина может стать рабыней лишь по собственному желанию — да и то, рабыней любимого мужчины. Все прочие виды рабства — порочны.

Я распростерт на теплом алтарном камне. Над головой лениво шевелит листьями вэллин, а вот я — не могу пошевелиться. Я чем-то опоен, и яд надежно держит меня в неподвижности. Людские фигуры — лица снова видятся смазанными пятнами — склонились надо мной. Я снова ребенок. Десять лет — мне десять лет, я это знаю точно. Люди, что склонились надо мной, проводят ритуал. Магия. Магия — чернее некуда. Напевно читаются заклятия. Острие кинжала чертит на моей груди каббалистические знаки. Затем голоса поднимаются до высоких нот. Голоса почти визжат. Кинжал взмывает в воздух и резко опускается, с хряском пробивая мою грудь и вонзаясь в сердце. Я неподвижно смотрю в небо. Лист вэллина падает на мою окровавленную грудь. Меня в первый, но далеко не последний раз — убивают.

* * *

В любом путешествии есть своя прелесть. Не помню, кто написал этот вздор. Пусть он скажет это тому, кто не по своей воле взялся путешествовать по кругам ада. Желательно — в глаза. Когда я, хрипя, завалил труп девушки землей, а вместо надгробия установил в изголовье могилы обломок кирпича, я понял, что никогда не приживусь в этом мире. Не смирюсь с положением вещей. Не приму этот мир, не приму в самой категорической форме даже при том, что не знаю о его устройстве и десятой части. Может быть, тут есть разноцветные пони и радуги, чудные высокие эльфы и единороги. Может быть. Но чутье подсказывало — дряни здесь значительно больше. Наверное, больше даже, чем в моем мире.

Если получится своими силами этот мир изменить — хорошо. Не получится — я его уничтожу, порву, разметаю. Не спрашивайте — как. Разумеется, это были мысли маньяка, я это понимал и позволял себе плавать в них, пока свинцовая усталость окончательно меня не сморила.

Мне приснилось собственное убийство. А из сна выдернул женский голос:

«Двигайся вдоль границы Корналии к Рендуму, затем садись на корабль и отплывай в Вермор. Торопись! Торопись! Торопись!»

Кроме взволнованного женского голоса (того самого, волшебно-хриплого), утро принесло с собой влажный душный туман. Плотная молочно-белая завеса сократила видимость шагов до трех. Солнце, забравшееся довольно высоко, просвечивало сквозь туман, как яичный желток. И запах… Я еще валялся в полудреме, когда учуял его. Какие-то одинокие флюиды наплывали и рассеивались, наплывали и рассеивались, словно какой-то великан далеко отсюда натужно дышал сквозь гнилозубый рот. Плесень, тлен и гниение — как в подвале у жирного корчмаря. Дыхание Сумрачья… Вот оно что… Спасибо за подсказку, Джорек! Я громко чихнул и привстал. Усталость сморила меня рядом с могилой, у полуразрушенной храмовой стены. Мда… А если бы вернулся громолет? Или Прежние выслали патруль на поиски тела? Не вышлют. Они редко покидают… убежище. Вот как. Спасибо второй раз, здоровенный лоботряс! Значит, твои инстинкты спокойно позволили мне уснуть у стены, не прячась, ибо ты знал, что особой опасности нет.

Ну, здравствуй, новый день. Третий день в теле Джорека. Чувствовал я себя до странности бодрым, и это — заметьте — после вчерашнего. Кошмарный сон на голой земле не сделал меня разбитым. Джорек запросто мог спать на снегу, в навозной куче, в ледяной луже, в муравейнике, и вообще где угодно. Как говорится — гены, мутация. Недаром же у него — нет, теперь уже у меня — острые мохнатые уши. Что же мне снилось? Определенно — со мной-Джореком проводили какие-то манипуляции, я бы даже сказал — какой-то аналог местной вивисекции. Укрепляли плоть и дух, что ли? Ведь убийцам было ведомо, что регенерация меня оживит. Хм… Если собрать все, что я знаю о Джореке, и прибавить к этому разрозненные куски снов (кроме первого, в котором я не могу пока разобраться), можно прийти к выводу, что… из Джорека целенаправленно выращивали убийцу. Хорош сюрприз. Впрочем, я уже ничему не удивляюсь. Я сделал несколько простых упражнений, чтобы разогнать кровь. Побоксировал, вспоминая — а вернее, возвращая в тело Джорека бойцовские навыки Тихи Громова. Затем отжался на кулаках под яростную ругань собственного желудка. Если я в ближайшее время не найду харчевню или любое заведение, где подают все жареное и вареное, я… за себя не отвечаю.

— Если хочешь быть здоров… закаляйся! — Мой голос увяз в густой пелене. По ощущениям Джорека я понял, что туман ему неприятен и, разумеется, знаком. Отчетливо теплый, туман давил, теснил мою грудь, и каждый вдох требовал незначительного, но все же осознанного усилия. Мне показалось, что туман липнет к лицу и рукам, оседает на них жирной пленкой. Я даже провел ладонью по лицу, но ощутил только влагу и ничего больше.

Дыхание Сумрачья… Обычный туман смешан с глейвом на границе… Неопасно. Глейв растворяется под солнцем.

Вчера тумана не было, сегодня — есть. Значит, Дыхание — явление, может, и постоянное, но проходящее днем, и, если судить по словам Джорека, пока не опасное. Ладно, Лис, что еще скажет-присоветует слепок твоей фантомной памяти?

Джорек молчал.

Повинуясь странному импульсу, я забрел в развалины и некоторое время смотрел на фрески. Они оплыли и взялись плесенью, но кое-что я разглядел. Картинки, в общем, повторялись — некая лежащая навзничь фигура, человеческая или нет, не разглядеть, и фигура поменьше, кажется, маленькая девочка с воздетыми к темным небесам руками. Из рук устремлялись лучи света, расходились веером, разрезали низкие тучи. Под ногами девочки в каком-то подземелье, что ли, корчилась мерзкая тощая фигура — по всему видно, гнусь еще та. Она прикрывала одной рукой башку, другой же рукой держалась за брюхо.

Надписи были тоже полустерты, но кое-что я прочел. «Измавер Низвергающий» — это, стало быть, имя Спящего. «Маэт Низвергнутый» — имя местного дьявола. Это он держался за брюхо, словно его прихватило. Хм. Знакомые все лица. Участники предвыборной, тьфу ты, нет тут выборов, простой гонки за власть над миром, где я оказался. А Сегретто, коего мне сказали устранить, играет на стороне Измавера…

Девочка с поднятыми руками — это, очевидно, Пробуждающая, о ней говорил Йорик. Она родилась, по его словам, и вскоре споет песню Пробуждения, если только Маэт не возникнет раньше и не заявит свои права на мир, в котором я теперь обретаюсь.

Волнение и испуг внезапно охватили меня при очередном взгляде на фрески. Я выскочил из храма, руки дрожали.

Что за чертовщина, а?

Пробуждающая родилась…

Ну? И что с того, Джорек? Тебе какое до этого дело? Ответь! Ну же?

Молчит, лишенец, как воды в рот набрал. А Тиха — мучайся догадками. Женский голос снова ожил в моей голове — и звучали в нем тревога и плохо сдерживаемая ярость. «Двигайся вдоль границы Корналии к Рендуму, затем садись на корабль и отплывай в Вермор. Торопись! В корчме Азартота тебя будет ждать мое послание. Торопись, мой старый друг, ибо время пришло. И не вступай в границы Корналии, если тебе дорога твоя жизнь».