Фаранг - Евгений Шепельский

Я продолжил путь. Слух был обострен, взгляд часто устремлялся вверх. Торба оттягивала плечо, острые углы камней кололи спину. Я шел, солнце поднималось все выше, а туман медленно, но верно рассеивался. Наконец от тумана осталась лишь кисейная дымка, белая понизу и розоватая, если взглянуть наверх. Она не пропала, так и висела, какая-то неестественная. А небо над ней было лишено облаков.

Жарко…

Внезапно моя нога за что-то зацепилась, да так прочно, что я едва не упал. Что за… Ну и ну! Правый сапог стоял посреди островка свинцово-серой стелющейся травы. И каждая травинка оканчивалась тонкой, загнутой, как рыболовный крючок, колючкой. Интересное дело! А будь я босиком?

— Вот pakost! — Я подергал ногой. Колючка держалась прочно, а вот подметка — и так уже расхлябанная — грозила слететь. Ругаясь вполголоса, я нагнулся и вцепился в травинку. Ого! У травинки были острые края, как у болотной осоки! Того и гляди, поранишь себе пальцы. Придется осторожно… Я извлек топорик для рубки валежника.

Травинка оказалась прочней каната. Скрежеща зубами, я перепиливал ее волокна больше минуты. Наконец освободился из плена, совершенно затупив лезвие топорика. Колючка так и осталась в подметке. Чертов сорняк! Угораздило же его вырасти здесь! Кругом трава как трава, а… Я огляделся. Там, откуда я пришел, и вправду была трава, а вот впереди, метрах в двадцати, среди зелени я различил еще один серый островок.

— Проклятье! Это же самая настоящая ловушка для овец! — Я представил, как овцы цепляются губами за колючки, как жалобно блеют, пытаясь вырваться. И вырываются, оставляя на колючках куски мяса. Или какой-нибудь дикий зверь — лиса или волк, ночью попадает в естественный капкан, устроенный природой. Колючки вонзаются в лапы, влезают под шкуру… Бр-р! В любом случае, земли с такой приятной травкой не пригодны для выпаса скота.

Я передернул плечами. Когда увижу людей, то спрошу их об этом. Когда увижу… Предчувствие чего-то скверного зашевелилось в душе. Чего-то очень скверного. Я поежился. Потом бросил:

— А, пошло оно все в jopu! — и двинулся в путь.

Душно… А как хочется пить! Пыхтя, я взбирался по отлогому скату. Мешок колотился о плечо, плащ лежал на груди тяжким грузом. Чертова жара! А на небе — ни облачка. Одно радует: белесая дымка, оставшаяся от тумана, рассеивает солнечные лучи, и они не опаливают кожу. И это хорошо, шляпу-то я потерял. Но все равно, впечатление такое, что сидишь в парилке. Только к парилке обычно прилагаются бассейн и холодное пиво. Вот сейчас — конкретно сейчас — я бы не отказался пропустить пару кружек, а потом кемарнуть часа три или четыре. Ан шиш, клятва несет меня вперед.

Я выругался и, выпятив подбородок, вскарабкался на гребень холма. Ау-у-у, люди, где вы? Может, хоть кто-то остался, чудищ не испугался?

Где-где люди — а вон, внизу, под холмом у реки — горстка домов, обнесенных частоколом. Не деревня, хутор. Ну и кто сказал, что Сумрачье — необитаемо? Пугают своей Корналией, не суйся, мол, дальше границы. А вот черта с два, пройду Корналию насквозь до самого Кустола и ничего со мной не случится!

Бодрой трусцой я помчался к людям, можно сказать, распахнув объятия. Хутор встретил молчанием. То есть кроме шума текущей воды я не услышал вообще ничего. Ни людских голосов, ни квохтанья кур, ни собачьего лая. Над печными трубами не вьются дымки… Я замедлил шаги. До частокола метров двадцать… Так, ясно — людей тут нет. Да и нелюдей — тоже.

Ушли… Вопрос: как давно? И откуда это давящее чувство, что я не один, что рядом находится кто-то…

Я прикрыл глаза, повел носом. Ни одного теплового пятна не засек. А может, синестезия моя временно ослепла.

Все осмотрю, но сначала — утолю жажду. Инстинкт выживания Джорека сам выстраивал приоритеты. Я сошел к реке, устроился на толстом покореженном корне ольхи и быстро напился, зачерпывая горстью и не отрывая взгляда от частокола. Тепловатая вода имела необычный, достаточно скверный привкус, словно где-то выше по течению в реку скинули цистерну с прелым зерном. Я даже не стал наполнять флягу. Хм. Возможно, выше находится заболоченный участок? Или семейка бобров устроила запруду, вот вода и застаивается.

Я передернул плечами: «Загадки!» С тех пор как оказался в этом мире, я собираю загадки полными горстями и не получаю ни одного ответа. Ненавижу играть роль слепого котенка!

Ярость начала подниматься в груди, но я подавил ее, стиснув кулаки. Спокойствие. Только спокойствие. Сейчас произведу осмотр на месте. Может, на хуторе удастся найти какую-нибудь пищу.

Я бросил взгляд на тот берег. Полоса глянцевитой гальки, несколько валунов поблескивают капельками росы. Клонятся к воде ивы. За береговой кручей угадывается низинка, а дальше — снова поднимаются холмы, голубовато-серые в душном безветрии; над их гребнями вьются клочья тумана. Плешины лугов, перелески… Там и тут — стальные пятна травы убийцы. Ладно, положим — в Сумрачье вообще нет людей, после того, как здесь произошло нечто, народ убрался с таких вот хуторов поближе к метрополии. Наверняка тут есть еще хутора, спрятанные в складках холмов, по берегам рек — такие же безлюдные. Йорик сказал, что за время моего отсутствия Сумрачье выросло. Вопрос: вот этот хутор, как давно он попал под действие Сумрачья? Ладно, все-таки осмотрю хутор. Проклятое любопытство. Плеск ручья успокаивал, навевал дремоту. Я внезапно осознал, что говор текущей воды лишь подчеркивает мертвенное безмолвие.

Тут птицы не поют, ага. И собаки не лают. И коровы, что характерно, не мычат. Нехорошо… На сей раз в груди родилось странное чувство. Я бы не рискнул назвать его страхом — Джорек вообще мало чего боялся, в отличие от Тихи Громова. Скорее — опасение.

— Останусь я сегодня без обеда… — Собственный голос показался гулким и каким-то невнятным. И нарочито громким. Здесь так говорить не следовало. Вот просто нельзя было, и все! Колыхнулась ветка. На том берегу, в ивняке, колыхнулась ветка! Я подпрыгнул и едва не грохнулся в воду, оскользнувшись на корне. Успел вцепиться в ствол ольхи обеими руками, ногами уперся в выбоину под деревом. Кое-как выполз на сухое и посмотрел на тот берег. Пусто. Сонные ракиты все так же клонятся к воде. Поблескивает роса на камнях. И — никаких следов чудовищ. Ну вот, уже мерещится всякая дрянь. Я свирепо ощерился, глухо зарычал — так рычит пес для острастки. Или лиса — лисы ведь относятся к семейству псовых. Мне не ответили.

Я сполоснул ладони, подобрал торбу и пружинисто вскочил. Если на хуторе есть кто из людей — ох и испугается он Джорека. Щетинистый малый со свирепыми глазами — настороженный, вернее — свирепо-настороженный. Злой. И голодный. Героям тоже надо есть. Прикид от Хьюго Босого, а торба с камнями — вместо фирменной барсетки. А теперь спокойно и обстоятельно проведем осмотр хутора. И заодно проверим собственную смелость. Не Джорека, прошу заметить — Тихи Громова, обычного ветеринара росточком сто пятьдесят два сантиметра, любителя носить обувь на утолщенной подошве.

Взвесив в руке торбу, я двинулся к частоколу — осторожно, словно по топкой гати. Частокол навис надо мной, здоровенный, весь в каких-то грязно-серых пятнах, словно его обрызгали краской. От бревен шел запах, подобный тому, что был рассеян в тумане. Запах тлена, гниения. Опачки, как говорится. Приехали…